Багровый лепесток и белый

Коротконогие девушки с замученными лицами и красными руками – их здесь с дюжину будет – выглядят как промышленные копии посудомойки Джейни. Они работают в атмосфере, густо насыщенной смешанными запахами лаванды, гвоздики, розы и миндаля. На ногах у всех деревенские деревянные сабо с рифленой подошвой, потому что каменные полы покрывает прозрачная восковая патина мыла.

– Ступайте осторожнее! – призывает Уильям, ведя гостей по своему душистому царству.

Его лицо почти неузнаваемо в ярком свете – золотая кожа, серебряные губы. Он выполняет обязанности церемониймейстера; отбросив сдержанность, забыв о заикании, он показывает одно, показывает другое и все объясняет.

– Разумеется, то, что вы здесь видите, строго говоря, не является процессом производства мыла – то дело грязное и недостойное парфюмера. Точнее будет назвать нашу куда более ароматную процедуру переплавкой.

Он произносит это слово с подчеркнутой отчетливостью, будто ждет, что гости запишут его в блокноты. Леди Бриджлоу вертит головой в вежливом восхищении; Софи переводит взгляд с папы на леди Бриджлоу и обратно на папу, ломая себе голову над таинственным химическим процессом, насыщающим атмосферу между ними.

Куски мыла, которые в воображении Конфетки должны были появляться совершенно сформированными из спускного желоба или выпускного отверстия в самом конце сложной автоматической линии, существуют в виде луж студенистой массы, поблескивающей в деревянных формах. Над душистой клейкой массой укреплены проволочные решетки, которые должны гильотинировать ее, создав прямоугольники только тогда, когда масса загустеет. В каждой форме слизь другого цвета и другого запаха.

– Желтое – это «Жимолость Рэкхэма», то есть будет ею, – дает пояснения Уильям, – это мыло снимает зуд, и спрос на него вырос в пять раз за этот год.

Он окунает палец в блестящую эмульсию и показывает два разных слоя.

– Отстой, всплывший наверх, мы снимаем. Это чистая щелочь, которая во времена моего отца оставалась в мыле; но она способна вызывать раздражение чувствительной кожи.

Он переходит к другой форме, наполненной голубоватой, сладко пахнущей эмульсией.

– А здесь у нас то, что превратится в специальное очищающее мыло: смесь шалфея, лаванды и сандалового масла. Здесь, – он перешел к следующей форме, – «Вечная юность Рэкхэма». Зеленый цвет дают огурец и лимон, а ромашка действует как вяжущее средство, восстанавливая гладкость кожи на лице.

Затем он всех ведет в камеру для выдержки, где на широких полках из металла и дуба разложены сотни кусков мыла.

– Здесь они пролежат двадцать один день – и ни днем меньше! – объявляет Уильям.

В упаковочной двадцать девушек в халатах цвета лаванды сидят за массивным столом: по десять с каждой стороны – под присмотром человека с лисьей мордой, который расхаживает между ними, засунув в карманы жилета руки, поросшие рыжими волосами. Девушки склонились над столом, почти соприкасаясь головами с сидящими напротив, и заворачивают куски мыла в вощеную бумагу. На каждом листке – лик благожелательного Уильяма Рэкхэма вместе с мелким курсивным текстом, который сочинила Конфетка поздней майской ночью, когда они с Уильямом сидели рядышком в постели.

– Доброе утро, девушки, – возглашает Уильям, и они хором отвечают:

– Доброе утро, мистер Рэкхэм.

– Они часто поют за работой, – подмигивая, говорит Уильям леди Бриджлоу и прочим гостям. – Но нас они стесняются.

Он подходит к столу и одаривает улыбкой лавандовых девиц:

– Спойте, девушки. К вам пришла моя маленькая дочка и одна замечательная леди. Не надо стесняться, сейчас мы пройдем в другое помещение – смотреть, как мыло расфасовывают по ящикам, – и не будем глядеть на вас, но было бы прекрасно, если бы мы слышали ваши нежные голоса.

И, понизив голос до заговорщицкого шепота, просит:

– Постарайтесь для меня…

Он со значением указывает глазами на Софи, взывая к их коллективному инстинкту материнства.

На этом Уильям и его гости переходят в большое помещение в тыльной части фабрики, где мускулистые мужчины с закатанными рукавами раскладывают горы готового мыла по легким деревянным ящикам. И конечно же, лишь стоит леди Бриджлоу, Конфетке и Софи переступить порог, как из только что оставленной ими комнаты раздается мелодичное пение; заводит песню один робкий голос, к нему присоединяются еще три, потом и остальные.

Лаванда голубая – диддл, диддл,
Зеленый розмарин – диддл, диддл,
Когда я буду королем – диддл, диддл,
Не стану спать один…

– А здесь, – указывает Уильям на две массивные створки, в щелку между которыми виден внешний мир, – здесь кончается фабрика и начинается другая часть истории.

Конфетка, поглощенная тройной проблемой: хромать как можно незаметнее, не стонать, когда схватывает живот, и подавлять желание съездить леди Бриджлоу по жеманной роже, вдруг чувствует, что ее осторожно тянут за юбку.

– Да, Софи, в чем дело? – Она неуклюже склоняется к девочке, чтобы дать ей шепнуть себе на ухо.