Багровый лепесток и белый

Они сидят в Рэкхэмовом экипаже, их одежда заполняет карету сладким запахом мыла, они почти соприкасаются коленями. Чизман увозит их из Ламбета. Визит был потрясающе удачным – по крайней мере, по оценке леди Бриджлоу, которая призналась Уильяму, что еще никогда не переживала подобного воздействия на все чувства сразу; поэтому она легко может представить себе, как это способно подавить человека не вполне крепкого здоровья. Теперь Уильям остался с Конфеткой, которая вся какая-то зеленая, и с Софи, которая выглядит так, как будто не редкостное удовольствие получила, а прошла через суровое испытание.

Уильям откидывается на сиденье и невесело растирает суставы пальцев. Что за капризная дочь у него! Одно сердитое слово, и она дуется весь день. Как ни тяжко это признавать, но, по всей видимости, ребенок унаследовал от Агнес неспособность прощать.

А Конфетка дремлет сидя – на самом деле задремала! Откинутая назад голова покачивается в такт движению, рот приоткрыт и, по чести, выглядит неприглядно. Одежда помята, вокруг головы нимб из растрепанных волос, шляпка чуть сбилась. Ей бы полезно кое-чему поучиться у леди Бриджлоу, которая с той минуты, как вышла из кареты, и до той, пока не помахала на прощанье, была безупречна и оживлена. Констанция совершенно необыкновенный человек! Образец достоинства и самообладания, и в то же время так полна жизни! Одна на миллион такая…

– Опять мост Ватерлоо, Софи, – говорит Уильям, второй раз за день даря дочери чудеса величайшей реки мира.

Софи смотрит в окно. Она снова опирается подбородком на руки и рассматривает бурные воды, в которых даже большие корабли не кажутся вполне надежными.

Подняв глаза, она замечает нечто поистине чудесное: по небу плывет слон, неподвижный как статуя, а на его толстом боку написано: «ЧАЙ САЛМОНА». Слон медлит над крышами и трубами, тихо направляясь в те районы города, где живут все люди.

– Как ты думаешь, Софи? – Уильям щурится на воздушный шар. – Может быть, и продукцию Рэкхэма так рекламировать?

В тот вечер, пока Уильям занимается накопившейся корреспонденцией, остальные домочадцы стараются восстановить нормальный ход жизни.

За другой дверью, дальше на площадке, Конфетка отказалась, как можно любезнее, от предложения Розы уложить Софи в постель. Вместо этого Конфетка просит принести ей в комнату таз горячей воды – просьба, которая даже понятна Розе. Вид у мисс Конфетт такой, будто ее протащили сквозь живую изгородь.

Это был долгий, долгий, долгий день. Боже мой, как человек может быть так нечувствителен к нуждам других? Безжалостно не замечая, как Конфетка и Софи рвутся домой, Уильям невыносимо длил экскурсию. Сначала ленч в ресторане на Стренде, где от жары и духоты Конфетка едва не упала в обморок, да еще была вынуждена есть баранью отбивную с кровью, которую Уильям, бывавший здесь раньше, рекомендовал как «божественную», затем – к перчаточнику, оттуда – к другому перчаточнику, поскольку первый не смог подобрать для Софи достаточно мягкую лайку; потом поездка к башмачнику: там Уильям наконец был вознагражден улыбкой дочери, когда она поднялась на ноги в новых башмаках и сделала три шага к зеркалу. Если бы он на этом и остановился! Но нет, обрадованный этой улыбкой, он повез Софи к Берри и Радду, виноторговцам на Джеймс-стрит, чтобы она взвесилась на тамошних громадных весах.

– Шесть поколений царствующих особ Англии и Франции взвешивались на этих весах, Софи! – сказал он дочери, а владельцы хитро усмехались издалека. – Эти весы предназначены только для важных персон!

И в качестве заключительного удовольствия – обещанная кульминация дня: кондитерская Локхарта.

– Какую славную троицу мы составляем сегодня! – провозгласил Уильям, став на миг точной копией собственного отца на Рождество, опасно раздутого дружелюбием. И пока Софи была занята серьезным изучением десертного меню размером в половину ее роста, наклонился к уху Конфетки:

– Ну что, сейчас она довольна?

– Очень довольна, – ответила Конфетка, которая только сейчас, подавшись вперед на стуле, почувствовала резкую боль и поняла, что волоски гениталий и панталоны склеены засохшей кровью. – Но я думаю, что ей хватит.

– Хватит чего?

– Удовольствий на один день.

Хождение по мукам не сразу кончилось, даже когда они вернулись домой. Совершенно так же, как после первого выезда Софи в город несколько недель назад, девочку вырвало смесью какао, пирожных и непереваренного обеда, а за рвотой последовали неизбежные слезы.

– Вы уверены, мисс Конфетт, – спросила Роза перед сном, – что вам не требуется моя помощь?

– Спасибо, Роза, ничего не нужно.

А затем – наконец – через семь часов и сорок минут после того, как Конфетка упала с забрызганного кровью унитаза на пол сортира «Мыловаренной фабрики Рэкхэма», она и Софи могут лечь в постель.

Конфетка может только подержать ночную рубашку Софи и подать ее девочке, больше ничего. Она тяжело опирается на кровать, пока Софи раздевается и ложится.

– Я вам очень благодарна, Софи, – хрипло говорит она, – вы моя маленькая спасительница.