Багровый закат

Нимрод был потрясен теплотой оказанного приема. Ведь он и Ицгар всего лишь проезжие купцы, которым выпала честь передать письменное послание от старейшины Сангедрина рава Нафтали.

От имени народа Иудеи священнослужитель благодарил Её Величество царицу Елену и принца Изата за помощь, оказанную народу Иудеи в годы тяжелой засухи, постигшей страну.

...

… Ваше Светлейшее Величество царица Елена и дорогой принц Изат! – писал Нафтали. – Наш народ с чувством глубокой признательности будет вечно помнить неоценимую помощь, оказанную ВАМИ, в тяжелый час испытаний, выпавших на долю нашего многострадального народа!

Мы бесконечно благодарны от сознания того, что зерно и прекрасные финики, закупленные на ваши личные сбережения, спасли жизнь многим тысячам наших соплеменников.

Мы молимся за ваше благополучие!

Старейшина Синедриона Нафтали.

Иерусалим. 17 день месяца сиван 3822 года.

И вновь бесконечная дорога. И вновь мерный шаг верблюдов, лошадей и мулов, идущих к Марканду.

Купец Нимрод, чуть сгорбившись, сидел в паланкине, прикрепленном к спине двугорбого верблюда– великана, какие редко встречались в Иудее. Купец приобрел его в Бактрии, свершив специальную поездку в далекую страну.

Верблюд был очень сильным, на редкость выносливым и хорошо приспособленным к длительным переходам. Именно такой верблюд нужен был купцу Нимроду.

Однако не для себя уезжал старик в Бактрию.

В нем обострилось, казалось бы, давно забытое отцовское чувство. Имя Ицгар, вновь заставляло учащенно биться состарившееся сердце отца. Он соорудил особый дорожный паланкин, состоящий из двух кабин. По одной с каждой стороны двугорбого великана.

В этом решении скрывалась маленькая хитрость. Он и Ицгар всегда будут рядом.

Но, увы! Далеко не всем, даже самым лучшим замыслам, суждено сбываться.

Большую часть путешествия Ицгар предпочитал не паланкин, а рослого мула.

– Ничего не поделаешь, – с грустным недовольством ворчал Нимрод, – молодость, она всегда права, хотя каждому понятно, что в паланкине, прикрытом от знойных лучей солнца, приятнее, чем трястись на спине мула. К тому же паланкин продувает прохладный ветерок…

Однако молодость есть молодость, продолжал размышлять Нимрод, для них опыт стариков подобен пуху одуванчика: подул ветер и ничего не остается.

Хорошо усваивается лишь опыт, нажитый собственным горем, тяжело вздыхает Нимрод. Потом спохватывается, начинает горячо молиться:

– Прости, Всемогущий! Умоляю Тебя, чтобы тень горя никогда не затмила лицо Ицгара! Пусть все, что может быть опасным для сына, обрушится на мою старую грешную голову!..

Нимрод бросает быстрый взгляд на приближающегося Ицгара. Улыбается: нет, не на муле восседал юноша. Он хорошо управлял лошадью, которую Нимрод подарил ему по пути в Марканд.

Нимрод знал, что Ицгара всегда привлекали эти красивые животные. Он видел, как загорались глаза молодого человека при виде стройной сильной лошади.

Ицгар смело подходил к понравившемуся животному, даже если эта лошадь никого к себе не подпускала, улыбался ей, посвистывал, что-то неслышное говорил, и лошадь становилась спокойной, поворачивала к нему голову, позволяла себя гладить.

Тем не менее, Нимрод хотел, чтобы на долгих караванных путях Ицгар был рядом с ним. Поэтому он и сделал удобный паланкин на двоих. Вначале это нравилось и Ицгару.

Старик рассказывал юноше разные истории, происходившие с ним на бесконечных торговых путях. И были это не просто захватывающие рассказы много повидавшего человека, но в каждый такой рассказ мудрый Нимрод вкладывал нечто важное, что могло бы пригодиться в жизни Ицгара. И Ицгар, подобно губке, впитывал все, что слышали его уши.