Байки из мавзолея. Роман в анекдотах

Разные мысли теснились в его большой лобастой голове. Бесконечные вопросы одолевали его революционное сознание.

Как вести марксистские кружки на далекой чужбине? Учить ли иностранных пролетариев на русском, используя переводчика? Или применять язык жестов?

А сколько брать за вход и в какой валюте? Впрочем, понятно, что в местной. Ну откуда у них возьмутся российские деньги?

Царей у них нет, значит, кого свергать? Против кого бороться? Удастся ли Свердлову втянуть девушек из тамошних борделей в марксистские кружки? Или везти своих барышень? Вопросы, вопросы…

— Ты, наверно, думаешь о революции? — спросила Надежда Константиновна, поправляя рукой бюст.

— Да, да! — оживился супруг.

Он вспомнил, что в круглых чашечках лифчика жена умело разместила ювелирные украшения. На верхней полке стоял мамин железный сундучок, в котором под ворохом белья лежали революционные деньги. В соседнем купе ехала его молодая секретарша Инесса Арманд. Ему сделалось хорошо и покойно.

— Едем, Надюша!

— Едем!

А рядом в плацкартном вагоне соратники рвали руками белую вареную курицу и пили чай — ужинали. И привычно спорили. На сей раз — кому спать на нижней полке.

Матрос-партизан Железняк доказывал, что у него много оружия и верхняя полка под ним не выдержит. Роза Землячка упирала на то, что она женщина.

Итог подвел Троцкий.

— На нижней полке спать буду я, — сообщил он, облизывая жирные от курицы пальцы.

— Почему это?

— Я выпил восемь стаканов чая.

— И что?

— Ночью я буду часто бегать. А с верхней полки могу не успеть, — пояснил он.

— Что нас ждет впереди… — выразил кто-то общую мучащую всех мысль, и споры затихли.

Заморские страдания

Некоторые считают, что революционная жизнь за границей у Владимира Ильича сверкала и блестела, как новогодняя елка. Или как прогулочный пароход на водной глади ночью.

Презентации плавно перетекали в фуршеты и сменялись журфиксами. Под прожаренное седло молодого ягненка велись умные философские беседы о будущем.

И жизнь, какая житуха-то!..

На работу в присутственные места ходить не надо. С утра понежился в постели. Совершил пару гимнастических упражнений. Испил кофею. Возбудился на проказы голубей, обгадивших подоконник. И — накропал гневную статейку в осуждение царского режима.

Потом — обед с пивом. Легкая невесомая дрема после еды. Вечерние посиделки с соратниками. Променад на сон грядущий. И — отбой.

И — ни волнений, ни тревог, ни забот.

Прискучило на одном месте — отправился путешествовать. Как бы по делам. То съезд в Лондоне, то конференция в Праге, то слет в Париже.

Лондон — это пабы и кэбы. Прага — это одна тысяча сортов пива. А Париж!.. Ах, Париж!.. Шерше ля фам, шерше! И они шершели. Еще как шершели! Нет слов описать это и поведать.

Все это так. Жизнь за границей действительно прекрасна. Но при наличии денег.

Коба слал. Но нерегулярно. Мама помогала молодым. Как могла. Шло из кружков. Но не лилось, а капало. А ведь были еще и соратники. И привезенные сбережения понемногу таяли.

А вот иностранные пролетарии очень огорчали.

Казалось бы — живут при империализме, высшей стадии капитализма, кануне коммунизма — светлого и радостного будущего всего человечества. И оно — это будущее — рядом, в одном шаге.

Только вот этот самый единственный шаг они не делали. Не было у них ни понимания, ни осознания своей великой роли в мировой истории.

Вроде бы должны дергать, теребить революционеров: где собираться? Как доставать оружие? Патроны? Во что одеться — в свое или дадут? Выпить можно? До или после? Словом, выспросить кучу разных вещей, нацеленных на победу революции.

И для этого они должны бегом бежать в марксистские кружки и требовать:

— Расскажите, что делать?

А революционеры должны им, даже не зная языка, на пальцах и картинках разъяснить, что же делать.

Ан нет. Ничего подобного не происходило. Никто в кружки не спешил. Рабочие сбивались в группы, но исключительно в пивных. И вели беседы там не о грядущих переменах, а о своем — мелком, житейском.

И будущее свое они видели вполне определенно: та же работа, и те же пивные посиделки вечерами. И это их вполне устраивало.

Зато революционеров это сильно нервировало. Нет кружков, значит, нет дохода, нет бесплатного харча, выпивки и жилья. Как жить? Тем более что никто ни на какую работу не рвался:

— Мы не можем свой революционный задор тратить на повседневную текучку.

Обида жгла революционеров. Они сидели по тюрьмам и ссылкам, страдали и мучились, терпели лишения и гонения. А люди, за счастье которых они вели эту борьбу и копейки не давали, чтобы им помочь.

Надо было что-то решать, и Владимир Ильич вспомнил про газету.

Газета

Американская пословица гласит: без паблисити нет просперити. Без известности нет процветания. В общем, если тебя никто не знает, то какой ты, спрашивается, вождь? Самозванец!

Вождя должны знать все. А как это возможно, к примеру, для пролетариев из Нижнедыринска, если вождь обретается в Париже? Телевидения — нет, радио и телефон — в зачаточном состоянии. Можно, конечно, написать письмо. Но куда? Кому?

Остается только газета.