Байки старой «Литературки»

Залману Афраимовичу не нужно было объяснять, кто такая Валентина Гаганова. Он мог забыть, что ел сегодня на завтрак, но что читал за завтраком двадцать лет назад на первой полосе “Правды”, помнил отлично.

— Я разбирал бумаги, — продолжал мужчина, — и нашел давний Валин дневник. Она очень живо рассказывает об истоках своего трудового подвига…

Старый газетчик встрепенулся. В руки сам собою шел гвоздевой материал. Газетному начальству всегда не хватало чего-то большого и светлого. А тут еще Владимир Кокашинский, заведующий комвосом, то есть отделом коммунистического воспитания, думал-думал и на планерке выдал:

— Нам нужен… острый позитив!

Что такое острый негатив — хорошо известно. Это то, что нас окружает постоянно. Его писать легко и читать интересно. А с позитивом — вечные закавыки. Только начнешь про чье-то геройство, как тут же уткнешься в чье-то головотяпство. Впрочем, Наум Мар через тридцать с лишним лет после войны обнаружил-таки подпольный колхоз, будто бы существовавший при немцах в Подмосковье. Чем не острый позитив? А вот еще. В пору диких очередей и беспросветного дефицита на первой полосе огромными, кричащими буквами было набрано: “Товаров будет больше!” А ниже меленько-меленько приписано: “Так решила такая-то бригада такой-то там чулочно-носочной фабрики”. Типичный острый позитив.

Но Румеру светила не легковесная обманка, а откровенная исповедь самоотверженной труженицы: бесспорный острый позитив. И Залман Афраимович настоял, чтобы владелец дневника, не откладывая, явился в редакцию. Чем раньше мы получим драгоценный документ, тем скорее его напечатаем. Для читателей “Литературной газеты” это будет событие. Договорились, что муж Гагановой придет завтра же, к двенадцати часам.

Едва положив трубку, Залман Афраимович кинулся в секретариат, рассказал, каким первоклассным материалом располагает, и забронировал полосу в ближайшем номере. Затем постучался к первому заместителю главного редактора Виталию Александровичу Сырокомскому, которого в редакции боялись как огня. Зная, чем можно его купить, клятвенно пообещал, что “Литературка” очередной раз подтвердит репутацию лучшей газеты страны, и протянул на подпись заявку в буфет на бутылку коньяку, кофе и коробку конфет для приема дорогого гостя. Нелюдимый Сыр (так звали первого зама за глаза), не поднимая набыченной головы, молча подписал бумагу и отодвинул ее к просителю. Это означало, что аудиенция окончена.

Назавтра в половине двенадцатого Румер уже откупорил коньяк, распечатал конфетную коробку и позвонил в буфет, напомнив, чтобы через полчаса принесли кофе. Миг триумфа приближался. Но без пяти двенадцать затрезвонил телефон. На проводе был муж Гагановой. Смущаясь, он сказал, что еще раз внимательно пересмотрел дневник и обнаружил, что в записях очень часто встречается фамилия Хрущева. Не только на каждой странице, но почти в каждом предложении. И на всякий случай спросил, не затруднит ли это обещанную публикацию в “Литературной газете”.

Румер остолбенел. Острый позитив превращался в призрак. Имя Хрущева с таким же упорством вычеркивалось теперь отовсюду, с каким раньше вписывалось куда ни попадя. Появление его на страницах “Литгазеты” исключалось напрочь. Несчастный Залман Афраимович, захлебываясь, заикаясь и путаясь, стал отказываться от бесценного документа, которым только что грезил, и от назначенной встречи, которой с нетерпением дожидался. Не хватало еще, чтобы этот идиот заявился в редакцию, тянул жилы, отнимал время и отвлекал от работы…

Трубка положена. Вздох облегчения сменяется ужасом от предстоящих объяснений с секретариатом и особенно с беспощадным Сыром. И тут снова звонит телефон.

— Ну что, Залман? — хохочет в трубке Александр Ильич Агранович, мастер замысловатых, сюжетных розыгрышей. — Хрущев но пасаран?

— Так это ты!.. — взрывается Румер и бежит к Сырокомскому.

Через пять минут секретарша требует на ковер Аграновича.

— Из-за глупых розыгрышей невозможно работать! — жалуется Румер в надежде на высочайшее снисхождение.

— Вольнo ж тебе заглатывать всякую глупость! — огрызается Агранович.

Мрачный Сыр отрывается от полосы, лежащей перед ним на столе, исподлобья тупо смотрит на Аграновича, молча перекатывает глаза на Румера, снова опускает на полосу. Повторив эту процедуру раза три, нетерпеливым властным жестом указывает на дверь и в спину отчеканивает:

— Коньяк и конфеты верните в буфет немедленно!

Заложники между Мавзолеем и ГУМом