Байки старой «Литературки»

Александр Твардовский любил вворачивать поговорку: “Тридцать три богатыря, сорок два секретаря”. Богатыри — из пушкинской сказки, секретари — из большого писательского союза на улице Воровского. Был еще и российский союз со своими секретарями — при Твардовском на Софийской набережной, затем на Комсомольском проспекте, и московское отделение — на улице Герцена. Столичное начальство безотказно печаталось в газете по четко согласованному графику. Иначе какое бы это было начальство! Так, одно кисейное недоразумение. Русскоязычных заправил для представительности обязательно разбавляли руководящими кадрами из российских автономий. И не приведи аллах татарином потеснить башкира, и наоборот. Или позабыть про мордвина с марийцем. В краях и областях гнездились свои писательские организации и свои литературные главари — тоже не без претензий на всесоюзную публичность. И если они вели осаду не сами по себе, а через секретарей обкомов, отвертеться не получалось. Да и газете больше подходило делать вид, что она не просто обслуживает верхи, а, так сказать, панорамирует литературный процесс.

Постойте, а ведь наравне с россиянами на газетную площадь претендовали еще и литературные боссы из четырнадцати, если память не изменяет, союзных республик. Тут уже речи не было о выборе и отборе. Напечатав грузина, для баланса надо было тотчас печатать армянина и, не откладывая, азербайджанца. Короче, каждый раз вытаскивать всю цепочку целиком. И так из года в год.

Но, кроме неотразимых писателей по должности, по национальности и географии, наседали еще и писатели по случаю: всякие там герои, лауреаты, юбиляры, долгожители… А вечные ветераны? А любезные царедворцы? А позвоночники?.. Этих присылали те, которых красит кресло. А нужники — готовые на любой заказ?

Заведовал отделом публикаций Георгий Гулиа — единственный человек в редакции, который говорил Чаковскому “ты” и называл его по имени. На планерках он подсаживался к главному со стороны сердца и клокотал от полноты чувств.

— Саша! — говорил он. — По-моему, ты превзошел самого себя.

Однажды я заглянул к Георгию Дмитриевичу, когда он по-свойски разбирался с известным поэтом.

— Слушай! Что ты опять принес? — с крайним недоумением вскидывался хозяин кабинета, веером развернув стопку машинописных листов. — Слетай в Сибирь и привези два стихотворения! Про солнечную Тюмень! И ничего больше!

Обремененный творческим заданием, поэт поспешил прямиком в бухгалтерию — за командировочными.

Изредка, от случая к случаю, правила игры допускали на газетные страницы кого-нибудь из былых шестидесятнических кумиров, или иных прочно устоявшихся в общем мнении авторов, или набиравших силу выдвиженцев. А их подпирала необозримая рать — тысяч десять рядовых членов Союза писателей. У каждого не меньше двух собственных книжек, серьезные поручители, что он действительно является, не подведет, продолжит и приумножит. Каждый, прежде чем его обилетили, был допрошен с пристрастием, проверен на вшивость, приведен к присяге. Но всем этим тысячам сертифицированных профессионалов в “Литературке” ничего не светит. Полоса, братцы, не резиновая. И братцы давно смирились, сидят по своим углам, не рыпаются.

С трудом, но можно представить, что кому-то в его медвежьей глуши это пока невдомек, и он отсылает в газету свою драгоценную рукопись. Он никакой не секретарь, даже не член союза, а никто, на редакционном жаргоне — Пупкин, или еще обиднее — Пупкин из Мухосаранска, и это его извиняет. Но чтобы кто-нибудь в самой газете, включая божьего одуванчика Нину Аполлоновну, которая разносит по кабинетам гранки, не знал назубок, кого здесь печатают, а кого не видят в упор, — и представить невозможно. Ведь автор, за которого некому ответить головой, способен на всё. А вдруг он “окололитературный трутень”? Или заурядный плагиатор? Или отбывает срок? Или, хуже того, уже отбыл? Например, в Израиль.

Как-то Татьяна Бондарева отписала то ли в Смоленскую, то ли в Калининскую область, что сигнал получен и принят к сведению, а в ответ ошарашенный адресат отбил заполошную телеграмму: “Это провокация! Я вам ничего не писал. Кто-то орудует под моей фамилией!”.

Вскоре после смерти Сергея Довлатова попались мне на глаза его “Записные книжки”. Это очень смешно. Местами даже смешнее, чем сам Довлатов мог вообразить. Вот он мстительно прохаживается по “Литературке”:

“Отправил я как-то рукопись в “Литературную газету”. Получил такой фантастический ответ:

“Ваш рассказ нам очень понравился. Используем в апреле нынешнего года. Хотя надежды мало. С приветом — Цитриняк”.

Избирательная невинность рассказчика уморительна! Благополучно проскочив лермонтовский возраст и неотвратимо приближаясь к пушкинскому, досконально разобравшись, что к чему в литературном хозяйстве Северной столицы, он все еще продолжает по-детски грезить, что “Литгазете” для полного счастья не хватает именно такого сокровища, как очередной Пупкин с его прозой.