Бахчанов

— Нет, нет, здесь уже тенденция. А искусство ее не терпит.

— Оно ею живет, — возразил Тынель. — И потому, позвольте вам заметить, что тенденция тенденции рознь. Я, например, предпочитаю тенденцию, двигающую и просветляющую сознание человека…

На пороге появился Грегуар и доложил:

— Прибыла госпожа Гужон.

Солов нетерпеливо сделал какой-то знак рукой, и толстяк удалился. Нефтепромышленник с раздражением начал критиковать точку зрения Тынеля, нисколько не обратив внимания на новый возглас Грегуара о том, что "прибыли господа Рябушинские".

Солов сказал, что над воплощением идеи Сизифа работают четыре виднейших мастера кисти.

— Вы, если захотите, будете пятым. Чей эскиз в наибольшей степени выразит мою идею, с тем, я буду вести деловой разговор.

Встреча с Соловым навела Тынеля на мысль: писать новую картину большого философского смысла. Каков будет ее сюжет, он еще не знал. Но он думал искать его, однако не в духе, предлагаемом собеседником.

— Идея вашего Сизифа не вызывает у меня никакого энтузиазма, пан Солов. Даже больше того. Я питаю к ней отвращение. Убивать у людей веру в их идеалы, в возможность победы человеческого духа, торжества справедливости и свободы — идея низкая, в особенности в наши прекрасные дни.

— Вы находите наши дни даже прекрасными? — холодно перебил Солов.

— А почему считать их ужасными? — вскипел Тынель. — Только потому, что народ хочет лучшей жизни?

— Лучшей жизни можно желать по-разному, — все тем же отчужденно-холодным тоном продолжал Солов, отойдя от картин. — Просвещенные круги, например, желают того, чтобы Россия избегла тяжкого пути Франции. У них нет основания посылать конституционного царя на эшафот. Они готовы протянуть руку примирения. Государство, утомленное войной и внутренними смутами, нуждается в покое, и все мы, как лояльные граждане, должны бы теперь помочь установлению покоя и порядка. Иными словами, парламентская скамья, а не улица — вот нынешняя арена действия народа-Сизифа…

— Городской голова Гучков! — предупредил толстяк.

Солов быстро повернулся. Навстречу ему, поблескивая пенсне, шел твердой военной походкой франтоватый брюнет лет сорока с подкрученными усами.

— Слыхали? Новость чрезвычайной важности! — громко сказал он, протягивая руку Солову. — И новость на радость не только одного нашего Кавеньяка Дубасова. Словом, обезглавлено движение красных! Только что на Косом переулке захвачен в полном составе организационный центр восставших — Федеративный комитет. — Гучков запнулся, заметив в темном углу Тынеля, но подошел к нему и властно спросил:

— С кем имею честь?

— Тынель, художник, — пробормотал Солов так, как если бы хотел сказать: "Не придавайте ему значения. Он тут случайно".

— Ах, вот оно что! — протянул Гучков с легким оттенком того пренебрежения, с каким дельцы-промышленники обычно относятся к лицам "свободной профессии".

Солов вынул из жилета золотую луковицу часов:

— В силу вошло военное положение. Неосторожных могут забрать драгуны. Вам далеко, господин Тынель?

— Нет, — скорей машинально, чем обдуманно, ответил Тынель.

— Тогда вот что, — Солов жестом подозвал к себе Грегуара, — попросите кого-нибудь из военных, чтобы этого человека проводили до его дома. Скажите, что он приезжий, не знал здешних порядков и раньше выйти из дома не мог по моей вине. Вас это устроит? — обернулся он к Тынелю.

— Благодарю, — сухо ответил художник.

А лакей, повинуясь какому-то невидимому для посторонних жесту хозяина, вежливо, но настойчиво шептал:

— Прошу вас… Прошу вас…

Тынель охотно последовал за ним, облачился в передней в свое холодное пальто, подхватил чемодан и облегченно вздохнул, когда очутился на безлюдной морозной улице.

Но, встав рядом с драгунами-провожатыми, Тынель тотчас же почувствовал себя в неловком положении. Куда он с ними пойдет? Разве скажешь им, что желаешь идти на Пресню, или что совсем не имеешь пристанища? А расспросы, по-видимому, неизбежны. И действительно, тот самый драгун, который еще недавно обыскивал Тынеля, зарядил карабин и недоброжелательным тоном заметил:

— Где же ваш дом?

Тынель ткнул пальцем в конец Большой Никитской и пробормотал:

— В конце этой улицы.

— Ого! — сказал второй драгун. — Там же К уд-ринка, баррикады и этот мятежный сброд…

— Мне туда не нужно, — пояснил Тынель, — мне бы только пройти в конец Никитской.

— Нашли время для ходьбы. Разве вас не могли оставить на ночевку в особняке?

— Упрашивали, — солгал Тынель, — да мне надо видеть брата-офицера, раненного в недавней стычке с мятежниками.

Такое заявление изменило отношение драгун к Ты-нелю. Они обещали ему свое покровительство и на все лады кляли повстанцев, угрожая им беспощадной расправой.

Первый драгун, заметив свет в окне третьего этажа, вскинул карабин и прицелился. Гулко раскатился в морозном воздухе выстрел. Полетели осколки стекла, и свет в окне мгновенно погас.

— Так-то, — с бахвальством произнес стрелок, — видать, забыли, подлецы, генерал-губернаторский приказ:, держать окна занавешенными, а форточки закрытыми…