Балканы. Красный рассвет

Но произошла досадная оплошность – и я так и не изменила имена в своем вдохновенном опусе. Меня что-то отвлекло в тот момент, и потом я вообще забыла о том, что собиралась подчистить написанное. Впрочем, о составленном мной диалоге фройляйн Марин едва ли могла бы узнать – она не проверяла меня по этой книге, говоря, что на то он и самоучитель, чтобы заниматься самой. Однако случилось так, что на следующий день, придя к нам с Клариндой «закрепить языковые навыки» за чаепитием, она машинально взяла эту книгу и принялась листать. Я в это время, старательно подбирая слова, рассказывала ей о том, как прошло мое дежурство в госпитале.

И вдруг она замерла. Затем поднесла самоучитель поближе к глазам. Потом медленно опустила его на колени и пригвоздила меня к месту пристальным взглядом. Я замолчала. Мы с Клариндой в удивлении смотрели на фройляйн Марин, не понимая, чем вызван этот ее странный взгляд.

– Паулина… – наконец медленно произнесла она тихим голосом, – это что такое? – И она, повернув книгу разворотом ко мне, потыкала пальцем в строчки под той картинкой, исписанные аккуратными карандашными строчками.

И только тогда я все поняла… И мгновенно испытала жгучий стыд. Я смотрела на фройляйн Марину, лихорадочно ища русские слова, чтобы объяснить свой хулиганский поступок, но, как назло, все необходимые слова вдруг испарились из моей головы, – и я могла только молча и виновато моргать, постепенно заливаясь краской от стыда и неловкости. Что сейчас будет? Она бросит в меня книгу, встанет со стула и с холодным презрением скажет, что не позволит смеяться над ней и герром Шульцем. Что я – неблагодарная, подлая сплетница… Что я должна знать свое место и не следить за тем, кто с кем встречается…

Но вместо этого… она вдруг принялась хохотать. Да-да – хохотать! Весело – так, словно прочитала очень смешную шутку. «Вот ведь загадочная русская душа! Почему она смеется?» – думала я, совершенно потрясенная столь неожиданной реакцией на мою чудовищную бестактность. Кларинда же вообще ничего не понимала. Она сидела, поджав губы, и лишь быстро переводила взгляд с нее на меня и обратно.

Просмеявшись, фройляйн Марин, промокнув глаза платочком, сказала:

– Ой, Паулина, ну надо же… Почти в точности все так и было… Ну ты и молодец, однако… Да не смущайся ты! Я совсем не обиделась и не расстроилась. Наоборот, мне даже приятно… Оказывается, не только я пишу о людях, обо мне тоже пишут… И главное, без единой ошибки! Лестно… очень лестно…

И она вновь с явным удовольствием углубилась в чтение написанного мной «шедевра». Я же с облегчением выдохнула, в очередной раз дивясь пресловутой русской загадочной душе… Ведь с этими людьми никогда не угадаешь, на что они рассердятся, а что воспримут как шутку.

С той поры прошло достаточно много времени, и сейчас самоучитель стал мне уже не нужен. Марин запретила мне стирать диалог. Время от времени, бывая у меня в гостях, она, хитро подмигивая, говорила: «Ну-ка, где там твой репортаж с любовного фронта? Дай-ка сюда…». И, читая, она улыбалась счастливо и мечтательно, видимо, воображая те времена, когда закончится война и они с герром Шульцем смогут пожениться. Жить они будут, разумеется, в России двадцать первого века и все у них будет хорошо… А вот меня стало мучить невнятное беспокойство, вызванное, очевидно, тем, что стала понимать, что не знаю, чего вообще хочу от жизни.

То есть чего я ХОЧУ, я знаю. Я тоже хочу выйти замуж за привлекательного и успешного мужчину. При этом мой будущий муж не должен порицать меня за то, чем я занималась во время войны. Собственно, меня устроит крепкий брак по расчету, в котором обе стороны умеют соблюдать приличия. Но я НЕ ЗНАЮ, как этого добиться, потому что, как говорит фройляйн Марин, моя мечта – это ненаучная фантастика. Наш «любимый» фюрер, сто гвоздей ему в печенку, кажется, скоро добьется того, что молодые, привлекательные, успешные и, самое главное, здоровые парни после войны станут в Германии исключительной редкостью. А выходить замуж за какого-нибудь турка или араба я вовсе не желаю.