Баллада о Чертике

После Генерального ремонта началась Великая жара.

В один прекрасный день — жара и в самом деле стояла великая — даже воздух от зноя дрожал над крышами и над мостовой и лишь к вечеру чуть-чуть успокоился. После восьми на улицах зажглись фонари, из распахнутых окон загремели телевизоры и приемники. Совсем поздно водворилась тишина, улицы опустели.

Уезжай в тот вечер кто-нибудь, например, в Африку… и оглянись издалека на город, увидел бы темно-багровое зарево, словно над догасающим пожарищем.

Несносный Пируня давно спал, когда Пирек услышал с улицы материнские шаги и выглянул в окно, — хорошо знакомые шаги отчетливо раздавались в июльской ночи.

Пани Пирек у ворот. Вошла во двор.

И тогда из-за угла показался тот человек… Его темное-претемное лицо Пиреку не удалось рассмотреть даже при свете фонаря и луны. Человек остановился. Взглянул на дом. Достал сигарету. И горящей спичкой прочертил в воздухе три таинственных круга.

И тут дом впервые вздрогнул…

Мать уже поднималась по лестнице, и Пирек побежал открыть дверь. Опершись на мгновение о стену, Пирек почувствовал: стена теплая и вздрагивает, будто шкура огромного зверя.

Глупый Пируня заворочался во сне, сел на постели и пробормотал:

— Колдун!

Когда мать вошла и зажгла свет, Пируня уже снова спал, из уголка рта у него, как обычно, тянулась тоненькая ниточка слюны.

Мать наказала Пиреку:

— Присматривай за домом, не то выпорю!

И ушла.

А Великая жара продолжалась. Пирек заключил, что в таких обстоятельствах единственное спасение — пойти купаться. Смотреть за домом оставил Пируню и с утра пораньше смылся.

Самый юный из рода Пиреков сначала играл во дворе. Потом осторожно выглянул на улицу, но вспомнил: брат узнает, всыплет за такие дела. И, вздохнув, ретировался.

Тени сиреневых кустов во дворе понемногу удлинились. Пируня захотел есть, а разогреть должен Пирек, и Пируня решил вечером пожаловаться матери.

Брат, уходя, наставлял Пируню: будешь плохо присматривать — дом может удрать. И Пируня очень беспокоился.

Поскольку кто-то оставил открытой дверь в подвал, Пируня решил обследовать дом с самого основания.

— И ничуточки не боюсь, — утешал он себя на всякий случай.

Спустился на несколько ступенек. Потянуло затхлым холодом. Мальчик оглянулся. Светлый прямоугольник двери успокаивал. А вдруг дом все-таки живой?

Внизу, в темноте, что-то шевельнулось.

Мальчик бросился наутек.

Во дворе по-прежнему спокойно и жарко. Ни мать, ни Пирек явно не приходили. А тень от сирени стала длинной-предлинной и могла бы укрыть сколько угодно голодных Пирчат…

Бездельничающий дошколенок с надеждой подумал: может… может, пока он играл на дворе, пришли мать или брат и наверху ждут его. Ой, наверное, пришли, пока он обследовал подвал.

Наверху никого.

Со второго этажа, из самой домашней утробы, пахло жареным мясом. Пируня понял: дом собирается обедать, а стало быть, у него есть живот.

Снова спуститься в подвал Пируня побоялся и, усевшись на ступеньке возле двери, потихоньку от голода и страха захлюпал носом.

А Пирек развлекался на «ямках». «Ямки» — это нелегальный пляж. Пролезать туда приходилось через дыру в заборе. По тропинке, овражком, спускались мимо сломанного вагона. У самого выхода на пляж висело объявление: «Купаться запрещено». Иногда на пляж наведывался милиционер и штрафовал нарушителей.

На «ямках» собиралась целая компания. Купались, загорали, играли в карты. Пирек, проигрывая, цедил сквозь зубы: «Ты, кур-рва»… И краснел — увы, не от стыда, а от жаркого солнца.

И только когда солнце уселось на самом склоне, мальчик спохватился, что уже вечереет.

Дома он застал мать. Не тратя слов понапрасну, пани Пирек выпорола сына. Пока порола, приговаривала:

— Присматривай за домом… Не шляйся на «ямки»…

В книгах часто пишут — больнее, мол, всего незаслуженная порка. Все, кто, вроде Пирека, малость разбирается в таких делах, знают: заслуженно или незаслуженно, не так уж и важно. Насчет своей провинности мальчик не заблуждался, а больно было ничуть не меньше.

И вообще, все зависит от того, насколько жесткий ремень.

Кроме Пирека и Пируни, в доме детей не было. На улице в каникулы тоже почти никого. Следующий день у матери случился выходной, она осталась дома. И, хочешь не хочешь, носа со двора не высунешь.

Во дворе, в углу, мусорная свалка. Отбросы давно не вывозили, и вырос горб из очистков и золы. На горбу лежит кот Бедуин.

А свалка такая зловонная. Пани Пирек и соседки с первого этажа очень недовольны. Выйдут с мусором, встретятся, поохают: всякое, мол, терпение лопнуло; уйдут.

Свалка по-прежнему остается в грустном одиночестве, и кот Бедуин греется на солнце в золотисто-зеленом ореоле мух…

В жару, в экзотическом дрожании воздуха, одногорбая, словно верблюд, свалка и кот Бедуин, верно, стремятся пересечь великую пустыню двора и достичь далеких пределов — благоухающего кофе Марокко или Уганды…

Стран, которыми никто, кроме Пирека, во дворе не интересуется.