Баллада о царицынском муже и корсарской жене (СИ)

Самодовольная улыбка Николая так и не коснулась глаз, когда он ответил:

– Если позабыть про твои недурные способности и безупречную военную подготовку, преданность общему делу, голову рационалиста, суровый нрав и, что самое главное, то решающее обстоятельство, что ты не носишь тараканьи усишки, – Николай взглянул на нее так, что волосы на затылке поднялись дыбом. – Кто знает, может, вы кажетесь мне увлекательной задачкой, командор, а я не славлюсь тем, что оставляю задачи нерешенными…

Приглушенный плеск втянул обратно, скользнул вдоль ушной раковины знакомым звуком живого настоящего. Зоя моргнула раз-другой, пока обретали форму зеркала в резных деревянных окладах, незастеленная постель, бесценные молчаливые изыски старинной комнаты в керчийской гостинице, еще помнящей прежние уклады. Вид на цветочный рынок, колокольный перезвон гордых тюльпанов.

– Уже полдень, – сказала она, не потрудившись обратить на собеседника взгляда. Стряхнула с себя воспоминания, лениво потянулась на софе, зная, что он ловит изгибы обнаженного тела, малоприметные отметины судьбы и одного ее мужчины.

Всколыхнулись парные воды в позолоченной ванне, и скоро Зоя поймала Николая в отражении зеркала. Прекрасный и полностью ее, он двигался так, будто был сотворен из морской воды. С кошачьей грацией, властью, данной ему словами любви. Порой Зое думалось, это она любила его без памяти, так что душа наливалась нежностью и долгожданным светом даже от солнца в его кудрях, даже от незатейливого слова, брошенного в порыве спора. Конечно, Зоя никогда не позволила бы ему это узнать.

Вот и сейчас она только повела плечом и продолжила листать собрание тоскливых сочинений, когда улыбка Николая стала шепотом на ее шее. Сонный ветер дразнил язык корицей и солью, мягкий изгиб губ опьянял, как зацветшая в садах сирень.

– В таком случае по законам гостеприимства мистер Бреккер теперь обязан угостить меня гюцпотом на обед, – говорил, целуя, Николай. Его пальцы потянулись к собранию и, прежде чем Зоя успела ему помешать, скользнули под страницы, выудили знакомые чертежи, годы спустя обросшие глупыми мелочами новых, совместных планов. Полукруглая веранда со стеклянным куполом. Камины с изразцами в виде морских коньков. Дача в Удове, обещание будущего для них двоих.

– Можешь взглянуть, – повторила она его фразу, сказанную, казалось, давным-давно. Тоном снисходительной властности, так, словно эти чертежи принадлежали ей, а не ему.

Зоя стянула их сразу, как только представилась возможность. Мускус, корица, черный кофе, какой можно было отыскать только за границей. Семейное гнездо, которое Николай планировал уже тогда, когда не знал, с кем его совьет. Зоя знала, что была счастливицей, но оберегала это счастье так, как умела, а Николаю и того было достаточно.

Она разгладила губами мягкие морщины улыбки на его коже. Вспомнила тоску во взгляде, страх одиночества, страх потеряться во тьме. Она знала: Николай тоже это помнил, такое не забывается. Как ладони матери. Как вынутый из снега нож, по черенок весь красный в крови.

– О чем ты беспокоишься, мое ненасытное до дум создание? – спросил Николай с искренней теплотой. Голос окутал верой, упоением от дня, который они встретили, занимаясь любовью, прокладывая начало жизни, незнакомой им прежде. Вот о чем говорила Алина, устраиваясь в объятиях мужа. Вот что видели они в одаренном мальчике с медными локонами матери, непослушными, как у его отца.

– О том, что твой безрассудный оптимизм на редкость заразен, – проворчала Зоя. – О марципановом печенье. О настойке крысеныша Бреккера. О том, как я люблю тебя, балбеса.

– Так уж и быть, о последнем можешь поразмыслить еще минутку, – отозвался Николай и поднялся на ноги, ведомый мальчишеским задором, оставив Зою любоваться ямочками на его пояснице и тем, о чем не принято говорить вслух.

========== Зоя, Николай. Записи на волнах: те, кто сбежали ==========

Стояла последняя мартовская неделя, но здесь, в островных кущах лазурных берегов, где волны оставляли записки на песке, а густая морская синева рассеивалась в брызгах бирюзы и лунного нефрита, зной кудрявил волосы и собирался на шее и между грудей солью, что осталась от пота.

Сидя на бамбуковом насесте крошечной хижины, Зоя наблюдала за прячущимся в дюнах черепашьим гнездом, из которого, по оценке Николая, со дня на день должны были появиться детеныши.

Она не призналась ему, но с тех пор, как они обнаружили островное сокровище, что было дороже всех диковинных драгоценностей и сгинувшего в пучине купеческого золота, Зоя поглядывала на гнездо, ожидая того, что в мыслях упорно желало назваться чудом. Даром что Зоя не была сентиментальной, пусть даже на самом деле доказывала это лишь сама себе.