Баллада о царицынском муже и корсарской жене (СИ)

– Отчего бы кому-нибудь из вас его не пригласить? – спросила Зоя, оторвавшись от рапортов. Тамара уже сдавала карты для новой игры и, видят святые, по Зоиной указке никуда не собиралась. Пусть они и прикрывали друг другу спины на войне во имя благой цели и царствования нового, лучшего монарха, возвратившись, снова подбоченились и больше спорили, чем были заняты делом. Ее солнечное святейшество наверняка вся извертелась в своей воображаемой усыпальнице, даром что намеревалась сколотить союз гришийских добродетелей.

– Видит сам Яромир Непреклонный, королевскому генералу лучше знать, почем наш царь не явился на созванное тобой собрание, – поддразнила Тамара.

Ответить Зоя не успела – вошел Пенский, генерал Первой армии, вечно угрюмый и даже не пытающийся скрыть свою к ней неприязнь.

– Генерал Назяленская, – обратился он и, хотя и со скрипом, но отдал ей честь. Он был ветераном не одной войны, мужчиной, несущим долг, как благословение, и наперекор многим сослуживцам видел в Николае короля с умом и достоинством, пусть и был свидетелем тому, как розовощекий златовласый царевич намедни писался в штанишки. Обществом громовой ведьмы, порождению всего, что отрицала его вера, Пенский явно брезговал, но ради короля терпел. Тоже ей – послушный мальчик.

Подобру-поздорову Зое бы быть Николаю благодарной, но она и без благословения народного любимца и его живой Святой жила припеваючи и потчевала себя хорошим красным вином, не купленным, а домашним, и прекрасной уткой с изюмом. Зоя жила при дворе, солдаты ее уважали. Она не собиралась вспоминать, что за этим уважением стояло. Любимица Дарклинга. От этой мысли Зоя отмахнулась, как от мухи, кружащей вокруг кружки пшеничного кваса, что король давеча оставил томиться на столе.

Зоя видела, как после полуночи, когда даже совиное уханье стихло, а солдаты унеслись во снах к тятенькам и душной печной теплоте, Николай один-одинешенек слонялся без сна по палатке командования и все тер и тер бесновато руки, пока промеж венозных черенков не проступили пятна, точно от шлепка. Рубаха на груди была не распахнута – разорвана, так что слетели крепко пришитые пуговицы.

Сквозь войлок пробивался страх, так знакомый Зое по ее собственным кошмарам, что в поздний час и ее выгнали из палатки в ночь до того темную, что казалось, будто, пройди она еще с полшага, уже никогда не найдет дорогу обратно. Вспомнилась пучина Неморя – безмолвная, густая, затягивающая заблудших отшельников и величественные галеоны. Вспомнился Новокрибирск, чай с бергамотом в покрытой голубой глазурью чашке.

Зоя устыдилась, что ненароком подглядела за королем в момент его слабости, но сильнее – того, что могла тогда заглянуть в палатку, не как генерал, но как его военный товарищ, обсудить с Николаем хоть вытканный ковер под их ногами, снова почувствовать в воздухе запах свежезаваренного кофе и неуклюжее дружеское тепло. Вот только друзьями они не были. Союзниками, пусть даже единомышленниками, но не друзьями.

– Его величество, верно, еще не появлялся? – нетерпеливо спросил Пенский, возвращая Зою обратно в палатку командования. Сюда она, памятуя о генеральской выправке и позабыв про все остальное, явилась, едва рассвет каплей малинового варенья разбавил чернильную ночь, но Николая уже и след простыл.

В сонных разговорах пробуждающего лагеря Зоя услышала, что солдат, несший вахту, заприметил кого-то у пруда да взял на мушку, пока не углядел, что был это никто иной, как король Николай. Железные, должны быть, у их царя яйца, журили они, позабыв про субординацию, раз сиганул в воду, куда не сунулась бы даже цапля. И это в середине-то марта, только-только лед сошел!

И коли разыскать короля Тамара не пожелала, отвечать и вести с Пенским дальнейшие беседы Зоя с легкой руки предоставила ей, а сама, не говоря ни слова, вышла вон из палатки, позволяя ветру приласкать ее и унести одиночество, душившее ее среди карт, с которых сверкало синевой Истиноморе и на которые Николай всякий раз глядел, как иные смотрят на свое потомство.

Вот почему она не удивилась, когда узнала, что этим утром он нашел утешение в водах пруда, укрываясь в его малоподвижных благодушных потоках. Вода исцеляла его и даровала покой и силы, ведомые одним только стихиям. На миг она призвала своего верного спутника и неразлучного друга, и он тотчас обнял ее за плечи и играючи взметнул кудри, затем покрутился, красуясь перед ней, точно девица в бальном платье, и исчез, напоследок не преминув пошалить.

На этот раз выкрал он не почтовые открытки и ленты в непослушных волосах, а пару-тройку угольных чертежей из дневника людского царя. Те закружились в воздухе, как воздушный змей в одному ему ведомом танце, но Зоя успела отловить их и в самом деле погрозила бы убегающему ветру пальцем, да только Николай уже показался из воды и теперь взирал на нее в безветрии, пойманную с поличным.