Баллада о царицынском муже и корсарской жене (СИ)

Она видела сон, и во сне день ото дня она, как и он, платила кровавую цену за их победу. Высохшие дорожки из пролитых слез, которых стыдилась Зоя при свете дня, пролегли на щеках, как на месте давным-давно пересохших русел.

Николай долго не думал. Наклонился к ней и поцеловал, вынуждая проснуться, стряхнуть с себя затяжной пестрый кошмар, как мягкую пыль с давно пустующего ложа. Он целовал ее лицо и сомкнутые веки, и губы в маленьких розовых трещинках, пока густые ресницы ее не дрогнули раз-другой, осыпали на щеки кристаллы соли.

Зоя открыла глаза, заморгала, сперва не узнавая его, ее ладонь скользнула вверх от его локтя, останавливаясь на плече, не стянутом ничем, кроме нагой кожи, с вытканными на ней обещаниями будущего для их страны. Для них двоих.

Зоя будто бы вспоминала, что эта тяжесть сверху – это он.

– Птифуры уже как с час подают к завтраку, а драгоценнейшая королева еще в постели. Ты гляди, как бы наши дражайшие гости из Керамзина все не слопали без тебя, – сказал он с шаловливой интонацией, но остальное все доселе оставалось в нем серьезным.

Николай притянул ее к себе, свою царицу и правительницу, что в этот час была не иначе как напуганной, растерянной девочкой, которую хотелось приласкать и укачать в объятиях.

Скоро вернутся к ней холодная сдержанность и язвительность, и мрачное недовольство, и ощущение стыда от слабости, коей не должна была она при нем стесняться, какую не следовало ей от него скрывать.

Но Зоя менялась с ним и открывалась ему, неспешно, как под целебной силой нового дня затягивались на лихих тропах судеб рваные раны, и Николай ждал и будет ждать, сколько потребуется, ведь возлюбил он ее более страны и одного его великого моря.

– Скажи на милость, с какой стати ты до сих пор в столице? – нахмурилась она, сбросив с себя остатки сна, отстраняясь, вновь становясь той суровой женщиной, которой доверил он свой трон. – Первые штормы не станут ждать, когда ты соизволишь выйти в море.

– Я – Штурмхонд, в моей команде – лучшие из твоих шквальных, к тому же незачем скрывать, что не раз из-за подруги-бури моя изящная шхуна давала течь. Но ведь ты, Зоя, и так это знаешь, – сказал Николай с лукавым огоньком в глазах, пока его губы продолжали свою ласку.

– Совести у тебя нет, – отмахнулась она, но позволила ему его маленькую игру.

Они сели на постели, на бугристых подушках до сих пор были видны отпечатки их сонных тел.

Руки Николая скользнули вверх по ее изящной спине, расшитой кружевом застарелой боли, белесыми зазубринами, оставленными в обмен на силу ее солдатского духа. Все в ней, Зое, было прекрасно, и в одночасье стал Николай самым счастливым мужчиной, которому дозволено было засыпать и просыпаться с любимой женщиной, и делить с ней слова любви, и называть своей.

========== Николай, Каз. Диалог между авантюристом и аферистом ==========

Комментарий к Николай, Каз. Диалог между авантюристом и аферистом

Один из возможных разговоров любимца волн и протеже теневого бизнеса после того, как королева Равки отправила будущего муженька в Кеттердам с сообщеньицем.

Кабинет одного на редкость талантливого афериста теснился в большеротой постройке с выщелканными сквозняком зубами меж пары-тройки гнусных питейных и был гениально гадким или до гадкого гениальным – Николай никак не мог решить.

Прозвали его Клепкой, и гость из заморской золотой столицы, бывший охочим до всего идейного, не мог не проникнуться страстью душевной, не сойти с ума от такой символики – клепки на бочке, Клепка в Бочке. А за полотно виртуоза Де Каппеля во всю натуральную величину он и вовсе продал бы тетушку Людмилу – до чего же гнусно, что той с десяток лет назад вздумалось помереть!

– А вы, мистер Бреккер, как я погляжу, эстет. Удивлен, – Николай смахнул невидимые пылинки с антикварной рамы, повторяющей пейзажи за окном. Казалось, в этом месте укротили всю материю: переместили из эпохи в эпоху, заставили витражи из зеленого стекла и перетянутые мшистой парчой стулья преодолеть собственную суть.

Бреккер смотрел на него не моргая, постукивая пальцами по набалдашнику трости – раз-два-три, раз-два-три, точно обучал двух недотеп танцу. А если он и видел ползущую следом за привлекательным господином крылатую тень, то ничем себя не выдал.

Николай глянул в глазницу рябого зеркала, будто бы прихорашиваясь: сюртук цвета морской волны, синяя лента, выглядывающая из кармана, обвивающаяся вокруг пальца, как черные кудри любимой. Красивое лицо славного капитана. Сегодня никаких крыльев.

– Крысы – удивительные существа, но, стало быть, влюбленный страдалец явился сюда не для того, чтобы узнать, что порой их можно отыскать и в собственной постели, – между тем отозвался Бреккер с пугающей сдержанностью. Николай даже замерз – такой холодный, такой невежливый прием оказывал ему этот негодяй с подлинником Де Каппеля.

Он наклонился вперед, словно делился с ним секретом, и заговорщицки зашептал: