Баллады снова солгут

— Э… что значит — «пока»?

— Перед тем, как уйти чесать херы в другое место, они решили повесить на тебя кражу, чтоб зря камеру не занимала.

— Но им придётся меня выпустить?.. Я ничего не украла.

— Это ты знаешь. Я — ну, не то, чтобы моё слово здесь что-то значило, хе-хе. У тебя есть друзья в городе?

— Нет… — голова болела, и довольно сильно. Над каждым ответом приходилось думать подолгу.

— Совсем? Ни одного человека, кто давно знал бы тебя и мог подтвердить, что ты не воровка?

— Я первый раз здесь.

— Ты что, одна приехала?

— Да.

Молчание.

— Хм. Мне что-то не верится. Ты шла через горы зимой и одна?

— Да.

Кашель.

— Ладно, это неважно. Могу сказать вот что: если ты не привираешь из хвастовства, то твои дела плохи. Очень плохи.

— Почему это?

— Подумай сама. Никто тебя не знает. Никто до этого тебя в глаза не видел. И вот выходят бравые стражи и защитники, которые торчат здесь, как грибы, уже много лет, предъявляют суду тебя… и… ну, предположим, кошель, который ты у них украла. Ты говоришь, что ты этого не делала. Но они-то в один голос кричат, что ты это сделала, и их поддерживает вся казарма! И в конце концов ты сама поверишь, что украла этот грязный кошель, только почему-то об этом забыла.

Ох. Дерьмо.

— И что со мной будет?

— А это уже зависит от того, какая шлея попадёт им под хвост. Если в кошельке будет от пяти до двадцати эффи — пять лет каторги. От двадцати до пятидесяти — десять. Больше — и это было бы лучше всего для тебя — будет означать, что твою шейку обмотают верёвкой и выдернут опору из-под твоих ног. Я думаю так: эти боровы мыслят очень просто. Они не понимают, что для тебя гораздо лучше умереть сейчас, зависнув между небом и землёй, чем либо свалиться под тяжестью камней, которые тебя заставят таскать в каменоломнях.

От насмешливых и горьких слов Святоши мне стало жутко.

— Иногда глупость заменяет милосердие. В кошельке будет больше пятидесяти эффи, дитё. Никогда не кради такие увесистые вещи.

Я резко поднялась. У меня закружилась голова, пол покачнулся, но не исчез. Продолжая прижимать тряпицу к голове, я схватилась другой рукой за стену.

— Нужно что-то делать. Я не собираюсь умирать только потому, что какому-то козлу стыдно ходить с чёрной мордой!

— Хорошая девочка, — одобрил Святоша. — И что же?

Я провела окоченевшими пальцами по ржавым и тусклым прутьям. Достать до висячего замка на двери проще простого, просвет достаточно велик…

— А ты что? Собираешься ждать, пока тебя осудят? — спросила я, ощупывая замок.

— Я-то? — удивился Святоша моему интересу. — Не знаю. У меня ещё время есть.

— Как это? — я обернулась к нему.

Он улыбался краем рта.

— Ради одного заключённого, даже такого опасного, как я — ты уже наслушалась, наверное — не станут ставить виселицу, это слишком дорого. Сначала подберут мне компанию. Тебя, например, да ещё парочку сбившихся с пути. Ну, или забудут меня кормить, и рано или поздно я сам тут загнусь потихоньку.

— А ты не думал сбежать ещё раз? — поинтересовалась я.

— И куда я денусь? — Святоша пожал плечами.

В его спокойном ожидании казни мне почудился какой-то отчуждённый интерес. Казалось, что его уже сложно чем-либо удивить, ему скучно и откровенно на все плевать.

Камера постепенно перестала раскачиваться вокруг меня. Голова болела сильно, но времени отлёживаться и зализывать раны не оставалось, да и место не располагало к отдыху.

Я огляделась. Голые и пустые стены ничем не могли мне помочь, пол тоже, хоть на нём и лежало несколько соломенных тюфяков. Я вывернула наизнанку карманы штанов — ничего, кроме нескольких медных монеток. Святоша молча наблюдал за мной, сидя на полу, скрестив ноги и прислонившись спиной к стене.

— Ты правда думаешь, что сможешь открыть замок? — спросил он, когда я, явно напоминая хорька, принялась обыскивать тюфяки.

— Хлипковат, — проворчала я. — Было бы чем.

— Местные стражники, конечно, умом не отличаются, но ты же не думаешь, что они оставили здесь отмычки специально для тебя?

Я отошла от решётки, уселась на тюфяк и задумалась. Если бы нашлась хоть какая-нибудь, крохотная железка!

В пальцах я вертела длинную соломинку из тюфяка, едва не плача от бессилия. Моя гудящая голова отказывалась работать как положено, выдавая только чушь вроде идеи отдаться тем же стражникам ради свободы.

Фу, гадость какая.

Будучи во власти боли, злости и головокружения я как-то пропустила тот момент, когда в виске началось жжение особого рода. Святоша дремал, запрокинув голову и закрыв глаза. Он явно не собирался мне помогать. Но если он смирился со смертью на эшафоте, я — нет.

Зашипев от бессилия, я хотела смять соломинку пальцами и отбросить её. Прошло несколько мгновений, прежде чем я поняла, что с ней что-то не то. Удивлённая, я поднесла её поближе к глазам. Светлая травинка, противореча всякому здравому смыслу, была прямой, острой и твёрдой, как железо.

А Святоша продолжал дремать.

4

Замок щёлкнул и повис на петле, качнувшись. Соломинка сломалась, оставшись в скважине. Магия пришла и ушла почти мгновенно, но этого хватило. Если бы она всегда приходила так вовремя, разве ж я бы жаловалась…