Бальзам из сожалений

Юля почувствовала себя больной из-за этой сцены. И потому, что грубоватый, не слишком добрый физрук назвал Надю красивенькой, и потому, что Надю это не порадовало, а только разозлило сравнение с мокрым чехлом. Она сама знает себе цену, и ей плевать, кто и как ее называет. Вот это и есть сила, с которой можно спокойно встать перед толпой и посмеяться над тем, как та беснуется. Кому-то такое дано, но не Юле.

Мама потащила Юлю к детскому психологу, и это уже после всех проверок, анализов и рентгенов, которые показали, что болезней у девочки нет и худеть она вроде не должна, раз хорошо ест. А психолог сказал именно то, что уже знала о себе Юля, о чем догадывалась и Полина. Просто не хватало знаний, чтобы сформулировать.

– Все то, что Юля получает с продуктами, витаминами, от чего большинство людей поправляются или держат стабильно нормальный вес, у вашей девочки сжирают негативные эмоции. Да, так бывает и в случае совершенно здоровой психики. Слишком низкий именно моральный болевой порог. А любая хроническая боль повышает сенсорную чувствительность и вызывает развитие психологических черт, таких как склонность к депрессии и катастрофизация боли. Это не болезнь, но уже и не просто страх боли. Это уже сама боль, даже от того, что еще не случилось. Можно подумать о приеме успокоительных препаратов…

– Нет, – прервала доктора Полина. – Спасибо, лекарств не надо. Это всегда одно лечит, другое калечит. Мы попробуем что-то придумать без них. Но вы очень хорошо нам все объяснили.

Дома она разогрела обед. Первое, второе. Достала на десерт шоколадный торт и мороженое.

– Иди, дочка, лечись, – обняла она Юлю. – Начинаем биться всерьез с твоей катастрофизацией боли. Какая может быть боль и какая, к чертям, катастрофизация, если человек не просто хочет есть. Он, этот дорогой человек, так любит покушать с удовольствием, умеет получить радость от еды. На такое мало кто способен, это я тебе как шеф-повар говорю. Люди чаще всего тупо жрут, а у тебя ко всему есть вкус и любовь. Видела бы ты себя, как я, худышка ты моя прелестная. И не смотри на меня такими ранеными глазами. Что я могу, если ты сама себе не поможешь. Только обнять и плакать.

Но Полина продолжала настойчиво помогать дочери по своему, постоянно обновляемому плану. Например, у них уже была практически библиотека с глянцевыми журналами и подборка портретов мировых супермоделей. Юлю уже подташнивало от одного вида этой глянцевой горы, но она никогда не обижала мать и старательно разглядывала новые экспонаты. Комментарии Полины ее иногда даже смешили.

– Ты посмотри на эту, дочка. Такими костями можно линолеум резать без ножа. А эта… Ключицы, как клинки топоров, ребра, как стальные прутья, а между ними две горы силикона… А прочитать тебе, какие миллиарды им за такой вид платят? И при этом еще и голодом морят.

– Пощади, мам, – смеялась Юля. – Про миллиарды за голод я не вынесу.

В такие моменты у Полины появлялась надежда. Но со временем рядом с надеждой поселилась привычка. Она привыкла к тому, что они с дочкой ходили летом на озеро рядом с домом, только когда совсем темно. И на море съездили один раз. Все удовольствие от солнца и пляжа задавила катастрофизация от чужих взглядов. Пустых и безразличных, к слову, взглядов.

И все же от провала в хроническую депрессию они вдвоем Юлию оттащили. Она стала уверенным в своих действиях профессионалом. А ее немногие, но такие весомые удовольствия все же при ней. Вот только если бы она так не убивала собственную внешность, если бы так успешно не стремилась стать незаметной… Только об этом иногда очень печалилась Полина.

…В тот день все сотрудники отдела пришли на работу раньше обычного и работали, даже пахали, не разгибаясь, допоздна. Фирма дрогнула и покачнулась под ударами кризиса. Людям стали задерживать зарплату, начались сокращения. В офисе все реже раздавались шутки и смех. Кажется, пропали все поводы и темы для праздного, освежающего и ободряющего трепа. В офисе царила всеобщая подавленность.