Бальзам из сожалений

А через минуты они уже воодушевленно обсуждали материал и не только этот. Вадим не скрывал ни от кого, что считает лучшим корреспондентом газеты собственную жену, не видит ей равных и требует особого к ней отношения всех служб. На этот аспект отношений не влияли никакие его претензии к жене в личном плане. И в этом тоже не было ничего идеального по понятиям Вероники, но зато как его признание ей помогало, каким смыслом наполняло ее дело. Ее вера в его профессиональный авторитет тоже непоколебима. А ночью так хотелось швырнуть ему в голову большую вазу. Ее она и пожалела, не голову, которая ночью казалась такой непрошибаемой. Самым взрывчатым веществом в отношениях Вероники с мужем была его ревность. Вероника уже много раз подрывалась на этом минном поле и не сомневалась в том, что мужская ревность – признак дремучего примитива. Воспринимала ее как собственное проклятие.

А утром она смотрела на открытое, интеллигентное лицо Вадима и думала о том, что это везение – видеть мужа в работе. Понимать, какой это умный, проницательный и одаренный профессионал. Да и человек отходчивый. Он уже забыл, как она ночью кричала: «Ты идиот, тупой зацикленный осел!» – во время устроенной им сцены. Как он сам швырял предметы и хлопал дверьми. Теперь она видела самого рассудительного человека. Самого жесткого в своей чистой логике и самого доброго в ней же. Как-то так получается у него одного.

– Да, – говорил Вадим в конце разговора. – Я скину тебе заметку твоей Ларисы. Сделай что-то с этой засушенной жвачкой. Ей говорить бесполезно, да и неохота расстраивать. Она мне нравится: организованная, исполнительная, но писать – это не ее. Но факт изложен, ты сможешь.

– Господи, без проблем. У Лары особый склад ума, она не привыкла, даже опасается с кем-то делиться чем-то важным, даже с читателями. Пришлю через двадцать минут.

А потом Вероника выходила в коридор. Навстречу шла Лариса своей походкой балерины. Алое платье из тонкой шерсти облегало стройную фигуру, открывало красивые ноги выше колен. Ее прекрасные белокурые вьющиеся волосы окутывали плечи, оттеняли нежно-голубой цвет глаз. И у Вероники теплело сердце. Как изменилась Лариса с тех пор, как стала работать в их редакции! Начала получать нормальную зарплату, освободилась в значительной степени от диктата родителей с их патологической скупостью и откровенной жестокостью по отношению к дочери, научилась совершать чудеса изобретательности. Она была, наверное, самой стильной, изысканной женщиной в их коллективе. И только Ника знала, на какие скромные деньги Лариса умудряется так шикарно выглядеть.

Сейчас Вероника с горечью вспоминает, как сдерживала свое восхищение переменами во внешности Ларисы. Прятала его за шутками. Дело еще и в том, что подруга с удовольствием выслушивала комплименты других коллег, а Веронику всегда прерывала:

– Да ладно, Ника. Не мучайся, чтобы сделать мне приятное. Я все знаю о себе. Да, фигура, волосы, прекрасные глаза… Такое всегда хвалят, как повелось с княжны Марьи, чей грустный взгляд делал ее некрасивое, болезненное, худое лицо еще более некрасивым. Это цитата, одна из сотен. Я как-то попыталась посчитать, сколько раз Толстой описал ее некрасивое лицо с ужасными подробностями, причем одними и теми же. Не справилась, бросила. Склероз, что ли, у него был.

– Боже, Лариса, мне кажется, никто не относится к тебе так плохо, как ты сама. С чего ты взяла, что у тебя некрасивое лицо? Оно у тебя не кукольное от природы и не примитивная маска клоунессы после пластической операции. Твое лицо настоящее, интересное и значительное.

– Ты мой профиль видела? Он, как у верблюда! И да, худое, болезненное и некрасивое тысячу раз, как и писал Толстой о своей героине-жертве. Когда женщина рождается с таким пленительным личиком, как у тебя, ей, наверное, хочется ходить и хвалить всех подряд. Хотя бы для того, чтобы никто не обвинил ее в том, что она знает себе цену. Ника, я не упрекаю тебя в неискренности, но я уже читаю, как букварь, твою доброту, неистребимую жалость. Не нужно. Я принимаю себя такой, как есть. И знаю, как использовать, подчеркнуть достоинства, произвести эффект. Тебе, кстати, нужно иначе постричься и поменять помаду. Я сама тебе выберу и куплю. И перестань ходить в этих жутких джинсах.

– Да, давай займемся моей помадой и нежуткими джинсами. Мне в них удобно ездить на задания. А когда я надеваю платье или юбку на работу, Вадим смотрит на меня, как на врага, пойманного на горячем: «Ты куда-то сегодня собралась?» Ненавижу эти взгляд и вопрос. И что за чушь насчет верблюда. Чем они тебе не угодили. Всегда считала их лица милейшими, а какие прекрасные глаза…

– Вот-вот! Глаза!!! О чем и речь. И раз зашла речь о верблюдах. Тебе никогда не кажется, что твой Вадим – козел? Временами, конечно. При всем уважении.

И они обе смеялись.

Идеальный муж для Ларисы тогда еще не просматривался даже на горизонте. Но, как выяснилось, надо было глядеть не на горизонт, а гораздо ближе. Что и произошло. Гром свершений грянул.