Бандитские повести [СИ]

— Да брось, ей понравится! И пацаны застоялись. Развлечься хочется.

— Ну так ты сходи к своей подруге, — отвечал я. — И пацаны пусть к своим сбегают.

Чёрт, я ещё пытался с ними разговаривать!

— Далеко сейчас подруги. Разъехались все. Ванька, чё ты закомплексованный такой! Расслабься, не будь застёгнутым. Тебе самому понравится. Наверняка и тебе хочется, а то от онанизма крыша уже едет. А?

Новый взрыв хохота сопровождал его слова. Сигарета наконец догорела до той отметины, когда её можно было выкинуть.

— Ладно, — улыбнулся я, отбрасывая бычок. — Прикольные вы ребята, весело с вами. Но пора. Дела ждут.

Я взял Аню за руку — она, словно чувствуя моё напряжение, была сейчас необычайно серьёзна — и сделал настойчивое движение на прорыв из окружающих нас тел.

— Давай, Виталь, — кивнул я Немову. — Счастливо.

Пацаны стояли кругом, секунда была напряжённой, я уже сжимал кулак, чтобы врезать в одно из лиц — но они вдруг расступились. Не оглядываясь, я вёл Аню к заветному подъезду, маячившему вдали. Немов почему-то молчал, и лишь когда мы отошли на приличное расстояние, крикнул нам в спину:

— Зря ты так. Обижаешь пацанов.

Голос его был раздосадованным и злым.

Подъезд совсем близко, вот ступеньки крыльца, вот дверь — наконец мы скрылись в его затхлой темноте. Я вызвал лифт — он ехал медленно, чудовищно медленно, я оглядывался и ждал, что сейчас нас догонят. Лифт тяжело, со скрипом и стоном, поднял нас на нужный этаж и через несколько мгновений мы скрылись за дверью квартиры Самойловых. Аня смотрела на меня жалостливо, испуганно — я видел, что она всё понимает.

— Всё нормально, — подмигнул я ей. — Мы дома.

8

Город высасывал меня, обгладывал как кость. Я отчётливо ощущал, что каждый божий день он питается крупинками моей силы, частицами моей радости, пылинками моей энергии. Я понимал, что это дань за возможность просыпаться и продолжать существование под его куполом.

Когда-то раньше я думал, что дело только в этом городе, в этом конкретном городишке, где мне довелось проживать. Это город упадка, говорил я себе, город застоя и остановившегося времени, все жители его — несчастные люди, не понимающие своего несчастья и совершенно не пытающиеся с ним бороться. Есть другие города, верил я, большие, светлые и счастливые, города, в которых тебе позволяется дышать полной грудью и не стесняться выражать свои чувства. Они есть, где-то вдали, за дымкой, я видел их названия на карте мира, порой мне даже показывали улицы, здания и людей, живущих в этих городах — в телевизионных репортажах не все люди казались счастливыми, но большинство из них безусловно таковыми являлись. Ждите, говорил я им, скоро буду.

Дожив до двадцати семи лет, я ни разу не выезжал за пределы своего города больше чем на сутки и дальше чем на двести километров. Лишь в паре соседних населённых пунктов ступала моя нога, но визиты эти в свой актив записать я не мог — эти городишки были такими же бестолковыми и унылыми, каким являлся мой город. Я ходил в нём в детский сад, ходил в школу, ходил в институт и сейчас продолжал отхаживать куда-то в пустоту отпущенные мне часы и уже в общем-то не роптал. Мечты, а точнее иллюзии о других городах растаяли, я отчётливо осознавал, что до последнего издыхания мне придётся провести свою жизнь здесь, провести безвыездно, потому что никаких сил, способных изменить течение моей жизни не наблюдалось. Я оказался неприметной статистической единицей в бескрайней людской массе, единицей, которой никто не интересуется, единицей, которая никому не нужна, единицей, утрату которой никто не заметит и не почувствует. Я был единицей, которая не интересовала сама себя.

Я выходил в город, бессмысленно блуждал по грязным улицам и без сопротивления отдавал себя на растерзание городу-вампиру. Бери, дружище, не жалко. Быть может, тебе это нужнее, чем мне.

— Не подскажите, как пройти до милиции?

Мужчина средних лет, немного потёртый. Что же, я благодарен тебе за внимание.

— Вы уже прошли.

— Как так? Я не видел здания милиции.

— Вы по Молодёжной шли?

— Ну да.

— Там повернуть надо было, у автобусной остановки.

— Ах, вот оно что!

— Да. Метров триста от поворота, и увидите.

— Значит, возвращаться?

— Да.

— Ну спасибо.

Город был тих, вял, почти симпатичен в своей весенней никчемности — представить только, он даже позволил солнцу выйти из-за туч! Солнце вовсе не радовало. Пусть лучше сумрак, думалось мне, пусть лучше тоска. Не хочу я этого солнца. Потому что все человеческие существа радуются пришедшему теплу и выражают свою радость нескромным смехом. Все, кроме меня.