Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Тем не менее богатый и грамотный Лукин вовсе не предстает в этом сюжете как забитый ростовщик, который – если стереотипное представление о всеобщей ненависти к ростовщикам было правдой – боялся бы напоминать властям о самом своем существовании. Вместо этого он принял активное участие в следствии, встречаясь со свидетелями и забрасывая прошениями Чагатаева, полицию и губернатора. Собственно говоря, это дело очень сходно с делом престарелого купца-старообрядца Бутикова, в 1859 году жаловавшегося на притеснения со стороны полицейских чинов и в конце концов добившегося того, что его обидчик из полиции был уволен; оба дела указывают на то, что высокое городское начальство не желало отталкивать от себя влиятельную и богатую прослойку московских коммерсантов, что бы оно ни думало о нравственности ростовщичества[769]. Кроме того, дело Лукина показывает, что времена менялись: либеральные реформы Александра II шли полным ходом, и потому в деле нет никаких указаний на какие-либо проявления полицейского произвола по отношению к обвиняемым, которых еще 15 или 20 лет назад, возможно, посадили бы в одиночные камеры и заставили бы во всем сознаться.

Таким образом, несмотря на то что временная тюрьма размещалась в самом средоточии городской административной системы и несмотря на то что она, несомненно, являлась настоящей тюрьмой, по ночам запиравшейся и охранявшейся, повседневные условия обитания в ней были относительно мягкими и либеральными, в некоторых аспектах – таких, как общий уровень контроля и надзора, – неожиданным образом уступая получастной долговой тюрьме в Петербурге. Что еще более важно, заключенных здесь не разделяли в соответствии с системой сословий империи, распределяя их по камерам скорее в зависимости от их богатства и места в обществе; хотя большинство из них составляли мещане, они могли свободно общаться с купцами, чиновниками, офицерами и даже с крестьянами. Любопытно, что ни одного из посаженных в тюрьму должников нельзя было назвать неимущим, хотя, за немногими исключениями, здесь не было и действительно богатых: долг большинства узников не превышал нескольких сотен рублей. Своим поведением заключенные регулярно бросали вызов властям, но не подвергались за это суровым наказаниям, и даже такие серьезные правонарушения, как избиение Лукина, расследовались энергично, но аккуратно.

Таким образом, принципы существования Долговой ямы ставили под вопрос или, по крайней мере, усложняли смысл власти и наказания в одном узком мирке одновременно с тем, как в ходе Великих реформ происходило переосмысление этих концепций в широком культурном контексте. Вопреки стереотипным представлениям об эпохе Николая I, акцентирующим ее патернализм и авторитаризм, Долговая яма, как и многие другие элементы дореформенной судебной и административной системы, опиралась на частную инициативу и усмотрение отдельных лиц. Пока в Яме в интересах частных лиц содержались должники, к которым не относились как к настоящим заключенным, она не могла быть полностью подчинена бюрократическому контролю. И если состоявшаяся в 1879 году частичная отмена тюремного заключения за долги, по-видимому, в целом следовала тенденции, свойственной всем основным правовым системам того времени, ее, пожалуй, следует также трактовать как проведение более четкой грани между государством и обществом и утверждение права первого на контроль над пенитенциарной системой.

Ритуалы выкупа и официальная народность

Помимо того, что Долговая яма представляла собой арену конфликтов и сотрудничества между кредиторами, должниками и официальными лицами, она служила объектом приложения филантропических усилий со стороны простых москвичей, а также ряда наиболее влиятельных лиц в империи. Дважды в год, на Пасху и Рождество, долги большинства узников оплачивались за счет частных пожертвований. Помимо этого, на протяжении года некоторые из узников могли получать свободу по случаю важных династических юбилеев и прочих религиозных праздников. Эти церемонии проходили под присмотром высокопоставленных чиновников, формально присутствовавших на них в частном порядке, в качестве членов благотворительного Московского тюремного комитета. Процедуры выкупа, нередко сопровождавшиеся сложными переговорами с кредиторами, а также оценкой нравственных качеств и поведения должников, демонстрируют любопытные механизмы взаимодействия общественных и частных элементов русской жизни до и во время Великих реформ 1860-х годов[770].