Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

В тюрьму сажали и женщин-должниц, но в меньших количествах, чем мужчин. В работном доме (находившемся в отдельном здании) содержалось до 100 женщин, арестованных за недоимки по налогам. Специальное отделение для женщин имелось и во временной тюрьме. Насколько можно судить, на протяжении года там содержалось от 20 до 40 узниц, хотя в женском отделении имелось всего 22 койки. Согласно докладу 1853 года, женщины-должницы размещались отдельно от недолжниц «в большой просторной комнате, снабженной нужной мебелью, постельями и бельем». Напротив, женщины-арестантки спали на двухъярусных нарах на войлочных матрасах и подушках, набитых сеном, находились под постоянным присмотром надзирательницы и снабжались книгами «религиозного и нравственного содержания».

Тем не менее женщины-должницы подвергались намного более строгому надзору, чем мужчины, поскольку Женский комитет Попечительного о тюрьмах общества поручил одной из своих представительниц собирать «самые точные сведения о состоянии, поведении, образе жизни, нравственности должниц и о причинах по коим впали они в несостоятельность, вникая вместе с тем в состояние самих кредиторов и в качество долга»[758]. Инспектором женского отделения в конце 1840-х годов была Анна Пичугина, жена чиновника 14-го класса. Она была нанята на свою должность в 1844 году и получала непосредственно от комитета 85 рублей 70 копеек жалованья; кроме того, ей предоставили двухкомнатную квартиру, три голландские печи и дрова для них[759].

Хотя члены Тюремного комитета нередко выражали озабоченность о поддержании морали женского населения тюрем по всей России, лишь в 1861 году появилось требование о том, чтобы женские помещения были совершенно отделены от остальной долговой тюрьмы, а дверь между ними была все время заперта. Таким образом, свобода должниц была существенно ограничена по сравнению со свободой мужчин. Такое положение дел соответствовало французской практике, согласно которой, как отмечал в 1851 году русский путешественник, должники-мужчины могли в часы, предназначенные для посещений, принимать своих жен и детей у себя в камерах или гулять с ними в тюремном цветнике, в то время как находившиеся в заключении замужние женщины были лишены этой привилегии – им дозволялось встречаться с мужьями лишь в общем помещении для посетителей: формальная цель таких строгостей заключалась в предотвращении беременностей[760]. Однако в Москве содержание должников мужского и женского пола в одном здании все равно считалось неприемлемым, и в 1862 году некая Новикова, состоявшая в Тюремном комитете, пожертвовала 1500 рублей на учреждение отдельной женской долговой тюрьмы при Пречистенской полицейской части, где, как похвалялся комитет, «женская Временная тюрьма [стала] самая удобная и [могла] служить в ряду самых лучших учреждений подобного рода»[761]. Из доклада комитета подразумевается, что в новом заведении должниц разделяли «по званию», в отличие от старой тюрьмы.

Тюремные конфликты

Несмотря на относительно комфортабельные условия обитания, содержавшиеся под стражей должники нередко сопротивлялись властям и пытались обойти правила. Например, в 1856 году число заключенных возросло примерно в четыре раза, поскольку кредиторы ожидали массового выкупа должников благотворительными организациями по случаю грядущей коронации Александра II. Как докладывал статский советник Гастев московскому генерал-губернатору, заключенным было разрешено ходить в городские бани с тех пор, как тюремная баня была отдана под новые камеры, чтобы вместить резко выросшее население тюрьмы, но должники пользовались этим разрешением главным образом для того, чтобы, выйдя в город, распивать спиртные напитки, что не позволялось в тюрьме[762]. Кроме того, должники умело пользовались отсутствием координации между различными бюрократическими структурами. Например, они подавали городскому полицмейстеру прошение о разрешении покидать тюрьму по различным личным причинам, а если получали отказ, то обращались к губернскому стряпчему (прокурору), известному большей снисходительностью[763]. Более того, им удавалось обойти запрет на распитие спиртных напитков и пить водку не только во время визитов к родственникам или в бане, но даже посещая Управу благочиния и суды, располагавшиеся в одном здании с тюрьмой. Более того, должникам даже удавалось проносить спиртное в тюрьму; например, в 1847 году, инспектируя Яму, городской полицмейстер уловил в одной из камер запах водки. Расследование показало, что водку в тюрьму приносил служитель отставной унтер-офицер Бойцов, нанятый Тюремным комитетом и уволенный сразу после этого инцидента[764].