Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Несмотря на все свои особенности, дореформенная судебная процедура предстает более эффективной и динамичной, чем считалось прежде. Она сильно зависела от индивидуального усмотрения и инициативы, как и российская культура частного кредита, с которой была тесно связана. Поэтому можно сказать, что самой большой слабостью дореформенного правосудия являлась его полная зависимость от таких институциональных и процедурных рамок, в которых очень многое оставалось на усмотрение частным лицам с их собственными интересами и стратегиями. Иными словами, до 1864 года в российских судах действовал иной дисциплинарный режим, нежели тот, который сложился в позднеимперской России, с их участием дорогостоящих адвокатов, журналистов, а впоследствии и политиков-парламентариев, которые взяли на вооружение и гибко интерпретировали язык власти и смысл правовых норм, играя роль посредников между общественностью и независимой системой юридических норм. С другой стороны, правосудие в дореформенной России опиралось только на сочетание жестких внутрисистемных правовых форм и бесчисленных отдельных частных взаимоотношений, интересов и стратегий, чья дисциплинарная власть действовала преимущественно вне мира закона[978]. В то время как западному читателю более привычна первая модель, мы не можем однозначно утверждать, что последняя была настолько «архаичной», как ее нередко изображают, или что она была непременно слабой и неэффективной.

Заключение

В нашей книге мы разбирали два давних стереотипа, и по сей день влияющих как на научные исследования, так и на популярные представления о России. Согласно первому из них, россиянам традиционно была свойственна некая принципиальная ущербность, когда они имели дела с проблемами богатства, денег и развития капитализма, а также вызываемыми ими тревогами и страхами. Русские либо были не способны разбогатеть, либо не желали этого. Причины, которыми объясняется эта девиация, обычно лежат в диапазоне от неблагоприятных естественных и экономических условий до культурной отсталости и пагубного воздействия самодержавного государства. Каждый из этих аргументов либо оспаривался, либо опровергался по отдельности, однако применительно к России у нас до сих пор отсутствует всесторонняя, учитывающая разнообразные историографические проекции история денег и капитализма наподобие тех, которые хорошо известны изучающим историю Англии и США. Поэтому настоящая книга преследует цель оживить дискуссию о роли денег и собственности в русской истории и культуре через изучение частного кредита – то есть практик, представлений и взаимоотношений, выходящих далеко за пределы экономики или экономической истории и затрагивавших буквально все аспекты культуры, общества и государства.

В 1860–1870-х годах, в период социальных и политических новаций и брожений, сопутствовавших Великим реформам, были проведены и преобразования российской финансовой структуры. Однако новые крупные банки лишь стали дополнением к уже существовавшей сети неформального личного кредита, не вытеснив ее. Хотя нередко считается, что этот кредит был дорогим и даже хищническим, в реальности он был не более обременительным, чем современные «капиталистические» потребительские займы. Долги действительно отражали иерархию власти и порой были связаны с безжалостной эксплуатацией, однако в целом кредит основывался на взаимном сотрудничестве и существующих сетях родства, службы и личных знакомств.

Сеть частного кредита объединяла мужчин и женщин из всех социальных и правовых категорий в обширный и аморфный слой владельцев собственности, которые – несмотря на нередко наблюдавшийся у них политический консерватизм – активно определяли, защищали и отстаивали свои экономические и личные интересы. Отчасти это осуществлялось посредством межличностного торга и сотрудничества, а отчасти путем использования правовых и административных каналов, включая юридические формальности, судебные тяжбы и взаимодействие с различными должностными лицами. Однако в первую очередь движителем долговой сети служил набор общих культурных установок и практик. Чтобы система кредита могла функционировать, большинство ее участников должно было считать, что брать взаймы – дело неизбежное и даже желательное, что по долгам следует платить, что взимание процентов допустимо и т. д. Кроме того, при поиске заимодавца, получении займа, оценке кредитоспособности заемщика и обеспечении гарантий выплаты долга впоследствии приходилось участвовать в ряде культурных и общественных ритуалов. Эти установки и практики менялись медленно, но все же, как я указываю, они продвигались в направлении общем для других значительных экономических и правовых систем, в рамках которых в конце XVIII–XIX веке, по крайней мере для самых богатых классов, постепенно устранялось тюремное заключение за долги, частично снимались ограничения на величину процентных ставок и вводилась процедура списания долгов в результате банкротства.