Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Палата уголовного суда, учитывая признание Дуркиной, приговорила ее к штрафу 64 рубля 80 копеек, что почти в три раза превышало величину чрезмерных процентов за вычетом законного процента. Московский надворный суд первоначально приговорил Дуркину за мошенничество в виде хищения заложенной собственности к лишению гражданских прав, 50 ударам розгами и заключению в работном доме на полтора года; это был типичный дореформенный приговор по уголовному делу в суде первой инстанции – чрезмерно суровый, но смягченный после ревизии дела в вышестоящей Уголовной палате[209].

Свидетельские показания тоже лишь изредка приводили к вынесению приговора. Так, в 1840-х годах дмитровский мещанин Демьян Пастухов заключил с кишиневским купцом Михаилом Гендриховым договоренность о взаимном взыскании долгов; к 1851 году Пастухов взыскал с должников Гендрихова 3159 рублей, но не отдал ему этих денег, утверждая, что это проценты, причитающиеся ему за его услуги. В разговоре с Гендриховым Пастухов заявлял, что «процентов менее 15 коп. с рубля в год не берет и получше Гендрихова ему платят». Эти слова были услышаны купцом Провоторовым и мещанами Плотниковым и Совеловым. Поскольку для вынесения приговора в соответствии с российскими правилами в отношении доказательств требовались даже не три, а всего два свидетеля, Московский надворный суд приговорил Пастухова к трехдневному аресту. Это решение было утверждено Уголовной палатой и московским генерал-губернатором[210].

В аналогичном случае жена коллежского регистратора Елизавета Шустицкая (во втором браке Перешивкина) была в 1843 году обвинена в ростовщичестве за то, что получила от московской мещанки Екатерины Булашевой личные вещи стоимостью 1335 рублей ассигнациями, выдав ей ссуду в 284 рубля ассигнациями под 80 % годовых. Булашева выплачивала ей проценты в конце каждого месяца, но все же не потянула такую высокую ставку и была вынуждена согласиться на продажу ее лисьей шубы за 500 рублей ассигнациями для покрытия долга. Ее свидетелями были чиновник 9-го класса Иван Соковнин, канцелярский служитель Глазатов и подпоручик Владимир Шмидт, слышавшие слова Перешивкиной о том, что она взимает 7 % в месяц. Поскольку Булашева пыталась подкупить свидетеля, суд первой инстанции счел, что факт ростовщичества не доказан, и вместо этого осудил Булашеву за попытку повлиять на свидетелей, однако 21 декабря 1856 года вышестоящая Уголовная палата постановила, что причастность Перешивкиной к ростовщичеству доказана тремя свидетелями, давшими показания под присягой, и приговорила ее к тройному штрафу, предусмотренному законом. Однако в соответствии с царским манифестом об амнистии от 27 марта 1855 года она была освобождена от наказания[211].

Поскольку существующее законодательство и судебные процедуры крайне затрудняли уголовное преследование за ростовщичество, единственным эффективным средством оставалась административная ссылка, широко использовавшаяся в XIX веке для удаления различных категорий нежелательных лиц из крупных городов и прочих значимых территорий. Губернаторы так широко прибегали к ней в первой половине XIX века, что царь своим указом от 2 декабря 1855 года запретил прибегать к ней кому-либо, кроме центральных властей. Этот запрет создавал различные практические сложности, и потому в 1860-х и 1870-х годах многим губернаторам, включая московского и петербургского генерал-губернатора (в 1879 году), были возвращены соответствующие полномочия. Это произошло еще до принятия знаменитого Положения об охране общественного спокойствия от 14 августа 1881 года, разрешавшего административную ссылку во всех губерниях, на которые распространялось действие Положения, но ограничивавшего ее срок пятью годами, причем только при одобрении со стороны Министерства внутренних дел[212].

К административной ссылке за ростовщичество обычно прибегали в тех случаях, когда недовольные должники – как правило, несколько человек, но иногда и одно влиятельное лицо, как в случае Бутурлина, – подавали жалобу на конкретного заимодавца или заимодавцев. Власти обычно пытались выступать посредниками в их споре и иногда угрожали заимодавцу изгнанием. Эта мера, по сути, лишала его возможности продолжать свои занятия, хотя при этом соблюдалось некое подобие процедуры, и заемщики по закону все равно были обязаны погасить свои долги. Именно это и произошло с Честноковым. Он мог утешаться мыслью о том, что жандармы не нашли доказательств существования преступного сообщества[213]. Тем не менее 31 августа 1859 года, менее чем через полгода после начала расследования, шеф Третьего отделения князь Долгоруков приказал выслать Честнокова в городок Яренск в далекой Вологодской губернии, хотя в отличие от политических заключенных ему дали еще пять недель на то, чтобы уладить свои дела, прежде чем выдворить его из Петербурга. В декабре того же года ввиду болезни он был переведен в более крупный и развитый город Устюг, где мог пользоваться услугами врача.