Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Поскольку до 1881 года в законе еще не была прописана предельная длительность административной ссылки, Честноков непрерывно подавал властям прошения о помиловании, и в 1862 году ему наконец разрешили самому избрать место жительства, запретив селиться лишь в Московской и Петербургской губерниях. Он выбрал город Тверь, находящийся примерно на полпути между Москвой и Петербургом. Из Твери было сравнительно легко доехать на поезде до обеих столиц, из-за чего город был привлекательным местом для ссыльных и в XIX, и в XX веках. Этот город в качестве места жительства выбрал и купец Миронов после того, как ему было разрешено вернуться из ссылки, которую он отбывал в Кеми – еще одном северном городке в Архангельской губернии. Миронов был на 13 лет младше Честнокова и потому сумел начать жизнь заново, хотя он и в этой жизни приобрел новых врагов. Один из них доносил жандармам, что наличие железной дороги Москва – Петербург фактически делало невозможным полицейский надзор, поскольку сосланные в Тверь нежелательные лица всегда могли на несколько дней съездить в Петербург по своим финансовым делам.

Честнокову тоже было позволено вновь наладить свою жизнь, но к тому моменту, как он поселился в Твери, его 17-летний сын Алексей был исключен из Первого кадетского корпуса, а его петербургский дом, находившийся под присмотром наемного управляющего, обветшал. В феврале 1863 года, вскоре после того, как условия ссылки Честнокова были смягчены, его сын – к тому моменту поступивший на службу в Петербурге – тяжело заболел, и Честноков обратился к властям за разрешением навестить его. Если Миронов без труда незаконно бывал наездами в столице, то Честноков либо не желал, либо не имел возможности следовать его примеру. Петербургский генерал-губернатор князь Александр Аркадьевич Суворов предложил разрешить ему вернуться в столицу на полгода, и Комитет министров, рассмотрев прошение Честнокова, тоже рекомендовал проявить к нему снисходительность, но царь лично отказал Честнокову в этой просьбе.

История Честнокова демонстрирует, что даже богатому человеку, искушенному в юридических процедурах, было совершенно не под силу тягаться с миллионером, имеющим связи при дворе, а административная ссылка – весьма мягкая по стандартам XX века или в сравнении со Шлиссельбургской крепостью, куда в XIX веке отправляли самых опасных революционеров, – могла иметь самые серьезные и пагубные последствия. Они были еще более пагубными для тех лиц из низов среднего класса, кто, выступая заимодавцами и процентщиками, обслуживал беднейшие трудящиеся массы России – группу, стабильно пополнявшую городское население на протяжении десятилетий после освобождения крестьян.

Например, в 1879 году, через 20 лет после дела Честнокова, московский генерал-губернатор выслал из города несколько групп евреев – мастеровых и отставных солдат и солдатских жен, на законных основаниях проживавших в городе[214]. В их число входили отставной рядовой Левик Бич и солдатские жены Хая Маркович, Хая Шумахер, Малка Баранишникова и Сара Ландарь. Московский обер-полицмейстер убедил губернатора выслать их за то, что те якобы «разоря[ли] положительно фабричный народ. Выдавая за заложенные вещи самую ничтожную сравнительно с ценностью вещей ссуду, евреи эти всеми возможными средствами стараются присвоить себе принятые в заклад вещи, оставляя фабричных без платья и обуви и тем возбуждая со стороны их ропот и жалобы»[215]. Помимо официального антисемитизма, причиной бедствий, выпавших на долю этих женщин, послужила также начавшаяся в 1877 году война с Османской империей. Как утверждали в своем прошении солдатские жены, их мужья, расквартированные в Москве, были внезапно отправлены на Балканы, и у них не осталось иного источника к существованию, помимо мелкой торговли и ростовщичества.

Но если все эти лица высылались в отдаленные губернии Северной России, включая Вятскую, Вологодскую и Олонецкую, то степень, в которой пресекалась их экономическая активность, находилась в сильной зависимости от их финансового и социального положения. Семья Баранишниковой стояла несколько выше остальных: муж Баранишниковой владел лавкой в центре Москвы, а сама она имела свидетельство на торговлю. Не исключено и то, что у Баранишниковых нашлись деньги на подкуп полиции. В результате Баранишникова, у которой был новорожденный ребенок и пятеро старших детей, получила разрешение отправиться не на север, а в родной город Могилев в Белоруссии; ее муж продолжал заниматься торговлей в Москве, хотя на его прошения о том, чтобы его жене было позволено вернуться к нему, власти отвечали отказом. Основанием для этих отказов служило то обстоятельство, что Баранишникова открыла в Могилеве магазин готового платья, который власти сочли прикрытием для продолжения ростовщических операций; судя по всему, Баранишниковой, невзирая на ссылку, удалось сохранить принадлежность к среднему классу.