Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Сохранные расписки могли использоваться разными способами, но на практике в первую очередь они играли роль юридического прикрытия, позволяя кредиторам не прибегать к заемным письмам, с которыми был связан ряд неудобств[197]. В первую очередь за регистрацию сделки о передаче «на хранение» взимался лишь «простой» сбор, который не был пропорционален одалживаемой сумме, как в случае с заемными письмами. Второе практическое преимущество заключалось в том, что права заимодавца на возврат инвестиции оказывались более надежными, поскольку, в отличие от обычного займа, на сделку о передаче на хранение не распространялся принятый в России десятилетний срок исковой давности, и потому право заимодавца на обращение в суд ограничивалось только сроком жизни обеих сторон[198]. Наконец, подобные сделки считались привилегированными в случае процедуры банкротства. С тем, чтобы на практике обычные займы не были полностью вытеснены подобными соглашениями, в законе были прописаны исключительно подробные требования, например о детальном описании передаваемой собственности, включая номера банкнот и их номинал, а также разновидности монет и год их выпуска. Последнее требование, разумеется, на практике было несложно обойти, например путем перечисления распространенных типов монет, легко заменяемых на другие. Однако – и это типично для всех российских антиростовщических мер – в законе не было положения, которое могло бы эффективно покончить с использованием сохранных расписок для маскировки займов: опечатывание пакета с деньгами, гарантирующее, что они не будут истрачены, а затем заменены другими. Это свидетельствует о том, что, хотя цари, их министры и сенаторы стремились защитить заемщиков посредством формальных юридических предосторожностей, в то же время они не желали делать частный кредит слишком неудобным и дорогостоящим, отказываясь бороться с хорошо известными способами приспособления законов к практике.

Договор о передаче на хранение или о формальной выдаче денег под залог движимого имущества (закладе) все же наделял заемщика (закладчика) определенными правами, что порождало риск, на который не желали идти многие процентщики. Поэтому типичная стратегия сводилась к тому, чтобы оформлять выдачу долга как продажу должником заложенного имущества кредитору. Такой прием, разумеется, ставил заемщиков в полную зависимость от процентщиков и открывал простор для мошенничества и хищений[199].

В 1863 году Василий Смирнов, купец из Сергиева Посада, прочел в газете объявление, данное Михаилом Драевским, канцелярским служащим дворянского происхождения, служившим в 1-м департаменте Московского надворного суда. Он владел небольшим имением и пополнял свой доход посредством ростовщичества. Смирнов отправил к нему своего взрослого сына Павлина, чтобы взять у Драевского 65 с половиной серебряных рублей под залог своей «крытой сукном» лисьей шубы (стоимостью более 125 рублей), нового суконного костюма ценой 35 рублей, атласного салопа своей жены «на беличьем меху с куньим воротником» (75 рублей) и драпового пальто своего сына ценой 30 рублей. С июня по октябрь Смирнов ежемесячно выплачивал Драевскому по 10 %, но, когда в октябре, с приближением холодного времени года, он пожелал выкупить свое имущество, выяснилось, что ростовщик и его жена все продали, не поставив Смирнова в известность. Поскольку ссудная сделка была оформлена как продажа, Смирнову оставалось только обратиться с прошением к начальству Драевского и в полицию. Сперва Драевскому удалось оспорить обвинения Смирнова, предъявленные через начальство, но в конце концов ему пришлось оставить службу. Тем не менее Смирнов, судя по всему, так и не добился возвращения своей собственности[200].

Заимодавцы, прибегавшие к таким формальным долговым документам, как заемные письма, векселя и закладные крепости, пользовались тем, что закон запрещал лишь чрезмерные, а не любые проценты. Иными словами, доказывать то, что с заемщика взимали ростовщические проценты, приходилось ему самому. Главная проблема при этом заключалась в том, что дореформенный суд опирался на так называемые формальные доказательства. Как уже отмечалось выше, для установления факта преступления или правонарушения требовалось наличие документальных доказательств, признания или данных под присягой показаний двух свидетелей. Разумеется, в случае дел, связанных с долгами, самыми полезными были бы письменные доказательства, но высокие процентные ставки было легко скрыть; заимодавец просто фиксировал в долговом документе законную ставку 6 %, а на практике брал с заемщика более высокие проценты, выдавая ему меньше денег, чем было заявлено в документе, и заставляя его выдать расписку на полную сумму[201].