Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Как документы, так и личное признание Бутурлина недвусмысленно оправдывали Честнокова. Однако, по мнению жандармов, несмотря на отсутствие «фактических доказательств справедливости показаний позиции Бутурлина», имелось «достаточно оснований» для «составления нравственного убеждения, что заем Бутурлиным денег у Честнокова происходил не таким образом, как показывает Честноков». С другой стороны, еще до того, как все факты были собраны, жандармы были уверены в том, что вина Честнокова очевидна, «хотя и невозможно доказать сие положительными фактами». Полковник Ракеев в своей докладной записке в том же духе указывал, что «нельзя не придти к тому убеждению», что жалоба генерала Бутурлина была вполне обоснованной. Стремясь оправдать это «нравственное убеждение», жандармы далее проделали логический анализ того типа, который был бы совершенно уместен при любом уголовном расследовании после реформы 1864 года или даже в наше время, но являлся абсолютно незаконным с точки зрения действовавшей на тот момент системы формальных доказательств[189].

Во-первых, основой «нравственного убеждения» жандармов служила идея о том, что Честноков ни в коем случае не дал бы взаймы 120 тыс. рублей, предварительно не собрав сведений о финансовом положении Бутурлина, не убедившись в том, что он действительно получил от отца соответствующие полномочия, и не выяснив, какую именно недвижимость он собирается покупать. Все это были обычные процедуры даже в случае относительно некрупных займов всего в несколько сотен рублей. Однако Честноков на это возразил, что он знал о наличии у генерала Бутурлина состояния в 10 млн рублей и потому счел вполне приемлемым доверить 120 тыс. рублей его сыну, поклявшемуся честью офицера-кавалергарда и просившему о займе не для того, чтобы его прокутить, а с тем, чтобы выполнить поручение отца[190]. Так как долговые сделки всех прочих лиц, подозревавшихся жандармами в хищническом ростовщичестве, имели на порядок меньшие масштабы (обычно составлявшие не более нескольких тысяч рублей), напрашивался вывод о том, что Честноков в действительности думал, будто одалживал деньги старшему Бутурлину. Вся эта дискуссия служит еще одним указанием на крайне противоречивое отношение российских элит к проблеме кредита: на словах заступаясь за офицерскую честь Бутурлина, жандармы вместе с тем подразумевали, что эта честь ничего не стоит и нуждается в тщательной проверке.

Во-вторых, ключевой аргумент, делавший Честнокова виновным в глазах жандармов, заключался в том, что при обыске у него дома они нашли приходно-расходные книги, в которых он тщательнейшим образом фиксировал свои домашние расходы, но не обнаружили счетной книги с подробностями его финансовых сделок. Честноков утверждал, что у него никогда не было такой книги. Жандармы этому не поверили и сделали совершенно логичный вывод, что Честноков ее спрятал или уничтожил.

Однако образцы судебных дел середины XIX века показывают, что российские купцы и предприниматели по возможности старались не показывать свои настоящие счетные книги полицейским следователям и членам конкурсных управлений, вместо этого фальсифицируя свою бухгалтерию либо утверждая, что потеряли такие книги или никогда их не вели. Они поступали так даже под угрозой уголовного преследования, обязательного в отношении несостоятельных купцов, не имевших счетных книг установленного образца. И хотя Честноков не был ни купцом, ни банкротом, и даже, возможно, не был профессиональным заимодавцем, должно быть, он точно так же стремился сохранить в тайне деловые секреты своих партнеров и клиентов.

В-третьих, жандармы небезосновательно сочли подозрительным то, что Честноков не сумел сообщить дат и номеров билетов Сохранной казны, якобы выданных им Бутурлину (такие билеты имели хождение наряду с наличными деньгами). Едва ли кто-либо стал бы хранить дома 120 тыс. рублей, не записав где-нибудь эту информацию на тот случай, если билеты будут потеряны или украдены, поскольку в таком случае банк не был бы в состоянии возместить ущерб. При этом у Честнокова нашлись подробные сведения об имевшихся у него акционерных сертификатах «разных обществ», в отличие от анонимных банковских билетов, не требовавших особенных мер предосторожности.