Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

В отличие от незнатных заимодавцев, в том числе и богатых, лица, носившие знаменитые фамилии, могли чувствовать себя вполне защищенными от полицейского преследования. Например, князь Федор Андреевич Голицын, несмотря на свой скромный чин коллежского асессора, в 1863 году позволял себе дерзости в отношении жандармов и даже адъютанта самого царя, генерала Бориса Перовского, не опасаясь каких-либо гонений[184].

По сравнению с такими людьми, как Юсуповы, Строгановы и Голицыны, ветвь Бутурлиных, о которых здесь идет речь, были нуворишами, если говорить не об их родословной, но о богатстве и влиянии, и этот факт иллюстрирует луковичный характер российских сетей власти и богатства[185]. Высокий чин и предприимчивость нередко шли рука об руку, и храбрость, в молодости проявленная генералом Бутурлиным на поле боя, быстро обернулась получением весьма прибыльных назначений по линии армейского снабжения, особенно продовольственных поставок. С учетом того, что армейские интенданты Николаевской эпохи славились крупномасштабными хищениями, этот аспект службы Бутурлина, должно быть, очень удачно дополнял его ростовщическую деятельность.

Интересно, что генерал Дубенский легко согласился с утверждениями Честнокова, попытавшись, однако, подать их в благоприятном свете: «Его Превосходительство, сколько мне известно, ссудами из своих капиталов делает истинные благодеяния многим недостаточным людям, за законные проценты и даже без процентов, но вовсе не по правилам злостных долгопромышленников [по-видимому, неологизм Дубенского]»[186]. Нам известно, что по крайней мере некоторые операции Бутурлина совершались в Москве, так как выборочный просмотр сохранившихся книг для записи долговых операций в Московской палате гражданского суда показал, что в 1854 году он без всякого залога выдал 5400 рублей отставному лейтенанту Сергею Коробьину, а в 1860-м дал ссуду в 25 тыс. рублей отставному чиновнику князю Алексею Голицыну под залог каменного дома в престижной Тверской части Москвы[187].

Младший Бутурлин, защищаясь, изображал себя невинной жертвой: по его словам, он получил лишь около 15 тыс. рублей от Честнокова и Миронова, написав уличающие его письма под диктовку кредиторов, желавших получить дополнительное обеспечение займа в виде возможного уголовного преследования. Однако Бутурлин признался, что письма подписаны им и что он солгал в отношении своего возраста. Это признание могло погубить молодого офицера, хотя оно необязательно помогало Честнокову, который согласно закону не имел права верить заявлениям о совершеннолетии, не получив дополнительных доказательств.

Единственным фактором, работавшим на младшего Бутурлина, помимо влияния его отца, была его юность и неопытность в финансовых делах. Генерал Бутурлин утверждал, что его сын слишком малограмотен, чтобы сочинить письмо, о котором шла речь. С ним был согласен и жандармский полковник Ракеев, эксперт по финансовым преступлениям, отмечая «обстановк[у] ссуды Бутурлина коллежским ассессором Честноковым расписками и письмами такого содержания, которое мог проэктировать только сам деловой Честноков, и никак не Бутурлин едва владевший способностью для простого объяснения мысли своей на бумаге»[188].

Того же мнения придерживался и генерал Дубенский, отмечавший, что Бутурлин не был бы даже «в силах составить такие письма и для избавления себя от смертного приговора или даже от мучительной голодной смерти». Кроме того, Ракеев писал (удивительно корявым для офицера в его должности стилем), что «нужно только было присудствовать при очных ставках Честнокова и Миронова с Бутурлиным, уличавшим их в несправедливости, чтобы удостовериться с полным убеждением нравственно, в надувательной системе означенных лиц, которою в особенности господин Честноков опутал легкомысленного Юнушу (sic – в тексте документа исправлено на «Юношу». – С. А.) Бутурлина». Все это звучит достаточно правдоподобно, но все же полностью не объясняет, почему офицер императорской гвардии, каким бы глупым или малообразованным он ни был, согласился подписать письмо с откровенным признанием не только в бесчестном, но и в преступном поведении, если он был абсолютно невиновен.

После того как факты были собраны, комиссии предстояла сложная задача – сделать на их основе заключения. Ее аргументация обнаруживает удивительное сходство с аргументацией Честнокова, что возвращает в центр нашего внимания конфликт между моральностью деловых сделок и требованиями закона, неспособными ее обеспечить. Отчасти проблема состояла в том, что в соответствии с правилами рассмотрения доказательств, действовавшими до судебной реформы 1864 года, для обвинительного приговора требовались документальные подтверждения, личное признание или показания не менее двух свидетелей. Однако поскольку Третье отделение не являлось судебной инстанцией, то формально оно не подчинялось этим правилам и было вправе принимать во внимание косвенные свидетельства и руководствоваться «нравственным убеждением».