Бардо

Пасть открывается и захлопывается вновь. Оконце, расползшееся панорамой по ребрам машины. Романовы ножки встают на носочки. Внутри. Там. Кошмар. Руки и ноги привязывают. Медсестра. Опаловые камни в глазницах. Зрачки то появляются, то вновь растворяются в бело-кровавой жиже. Зверь рвется наружу. Крепят голову. Вспузыренная слюна. Белые клубы пены изо рта. Шприц. Игла. Парень. Парень!

– А?

Прохожие глаза глядят то туда, то сюда. Держат руки в карманах. Озираются по сторонам. Что, и ему спрятать холодные руки в ледяные карманы и греть зиму? Испуганные проходимцы-лица. Парень.

– А?

– Это твоя девушка?

– Да.

– А что с ней?

– Не знаю. Эпилепсия.

– Жутко все это.

– Да.

Ветер смущает прижатые к машине тела своим холодом. Просит отойти всех в сторону. Но у Романа нет стороны для отхода. Без Веры – у него нет дома. Замерзший прохожий описывает виноватый полукруг зрачками: от ужаса в окне до ужаса в глазах Романа:

– Парень.

– А?

– Только ты не бросай ее.

– Конечно. Конечно. Это не я, скорее она.

Распахнутая дверь прерывает Романа. Холод кусает щиколотки.

– Молодой человек.

– Да? Ну что с ней?

– Вроде успокоилась.

– А что вы сделали?

– Вкололи противосудорожное и транквилизатор.

– А что дальше?

– Повезем в приемное отделение. Вы на такси или с нами?

– С вами.

Дверь открывается. Снежинки жаждут войти вместе с Романом. Но их не пускают. Вера. Роман плачет. Невольно и неизбежно.

– Ты чего, парень? Все хорошо. Вернее, нехорошо, конечно. Но все будет в порядке. Сейчас отвезем ее..

– Где мой телефон?

Верин вопрос перепугался и застрял в Романовой глотке комом. Пьяные глаза Веры рассматривают разваливающиеся обломки.

– Она в сознании?

– Да, но мы вкололи ей довольно сильный транквилизатор. Она может немного того.

Ладонь медсестры веером кружится возле уха.

– Где мой телефон? Где мои вещи?

Вера слоняется затревоженным взглядом по внутренне-белым стенкам. Очень-очень взволнованно-пьяным. За окном машины чернеющая ночь. Светлеются лишь хлопья снега, стучащие в стекло белыми кулачками. Умоляющие впустить их, сползающе-брошенные снаружи.

– Все в порядке, они у меня.

Роман оборачивает Верину ладонь в свою. Она отбирает у него свою руку.

– Где мои вещи?

Настойчиво-грозный голос. Ее глаза ищут правильного ответа на вопрос. Медсестра делает все возможное:

– Девушка, успокойтесь. Все вещи у вашего парня.

– Моего парня?

Дождь у подножья Романовых глазниц накрапывает. Вера, как слепая.

– Да, и телефон тоже у него. Вот он. Справа.

Ее голова падает набок. Вера глядит перед собой, но ничего не видит. Внезапно. Как скрип гвоздя по стеклу:

– Дима?

Романов взгляд теряется в слезном лесу. Но его море пытается не показываться наружу. Он молчит. Его голокожие слова любви – ничто. Вера морщится, деловито разглядывая ложь, как картину:

– Нет-нет, вы врете. Мой парень умер.

Медсестра бросает глаза в Романа:

– Как это? Вас как зовут, молодой человек?

– Роман.

Голос спотыкается. Медсестра переспрашивает Верин вопрос:

– Ну вот. Роман. Вы такого не знаете?

Верины губы придурковато улыбаются. Насмешливо смеются презирающие его скулы.

– А, этот? Он мне никто. Мы даже не женаты.

Румян медсестры кровенеет. Тишина заглушает кваканье двигателя. Окно усеяно иероглифами-инеем. Зима пишет на ажурном языке: "Помогите".

Дела внутренних органов

«Эти сорок два совершенных божества, исходящих из твоего сердца и порожденных твоей собственной чистой любовью, явятся и воссияют. Узнай их.

О высокородный, эти сферы не открываются откуда-то извне. Они являются из четырех пределов твоего сердца, что, включая его центр, составляет пять сторон света. Также и божества не являются откуда-то еще: они существуют от начала вечности в способностях твоего собственного разума. Осознай, что такова их природа».

«И, увидев, можешь ощутить отсутствие веры и даже полное неверие в свою религию. Ты сможешь распознать в людях страх и боязнь, от тебя не укроются никакие черные поступки, неблагочестивое поведение или ошибки в исполнении молитвы. Возможно, ты подумаешь про себя: «Увы! поистине они обманывают меня». Эта мысль породит в тебе гнетущую тяжесть, и из-за великого чувства обиды тебя покинут любовь и смиренная вера, и взамен им придут разочарование и неверие. И тогда ты не избежишь рождения в одном из несчастливых состояний».

Бардо Тхёдол. Тибетская Книга Мертвых.

Город.

под прицелом микроскопа снуют полупрозрачные люди.

Город.

время утекает, как вода, парфюмированная для утюгов.

Город.

откуда он взялся вообще?

Господь сказал Город.

мухи полопались,

оргазмируя и тужась.

гулящие дроны стали небом,

всколыхнули страницы силиконовых книг.

будущее прояснилось, как апельсин,

который нам не достанется.

воробьи допели свои песни

и свалили за границу.

вместо них запели обнаженные стоны.

вот так:

ах! ах! ах!

только глубже,

с многочисленными повторами и придыханиями.

в то время как те,

чьи тела никто не найдет

и искать не станет,

наконец заткнулись

с щеками,

краснеющими от гниения их трупов.

в африку направляется гуманитарная помощь

в виде штукатурки

с лиц проституток,

но о существовании африки знают лишь галоши,