Барин

Как-то вечером, когда она укладывалась спать, послышались шаги. Осторожные, нерешительные, но было понятно, чьи они. Люба прислушалась и глянула в тёмный проём. Всё затихло. За стеной скрипнула половица и снова пара шагов.

– Иван Ильич, – Люба сказала это так тихо, как могла, но когда произнесла, он тут же вошел.

Распахнутая на груди белая рубаха, тёмные штаны и сапоги. Волосы его торчали в разные стороны, будто он взъерошил их, перед тем как входить. А может, спал одетым, потом встал и пришел сюда. На пороге он остановился, посмотрел в сторону Любы, она в ночной рубахе сидит на кровати. Подошел, сел рядом. С минуту они молчали. Потом он повернулся и осмотрел Любу. Она опустила взгляд.

– Ты на меня не серчай, – начал было он. – Я же ведь не со зла.

– Я не серчаю.

– Скажи мне, отчего ты такая упрямая? Ты же будто кость поперёк горла мне стоишь. Как вижу тебя, так всё забываю. Только тебя одну и вижу. Что ж это? Откуда такое?

– Не моя в том вина.

– А чья же, если не твоя? Тогда чья? Это ведь с того дня и длится, как тебя увидал. Разве не лучше тебе здесь? Всё сделал, чтобы тебе на тяжелой работе не трудиться. И где благодарность?

– Я к вам в служанки не напрашивалась, это вы по своей воле. Сами так захотели.

– Захотел. Отчего я так сделал? Оттого, что красота твоя на меня действует. А ты могла бы быть поласковей со мной. Неужто я тебе чего плохого желаю. Ведь со всей душой к тебе.

– А если я не желаю этого, что же, плетью меня пороть?

Барин замолчал, потёр лицо, будто снимая с него маску, и повернулся снова к Любе.

– Послушай, вот сейчас спрашиваю тебя один всего раз и больше не спрошу. Будешь ты со мной жить, в моей спальне спать? Ежели будешь делать, как я велю, станешь для меня царицей. Ежели откажешь, – он запнулся. – В общем, отвечай сейчас, что решила.

Потупила взгляд Люба. Такой вопрос не ждала она и ответила то, что сразу на ум пришло:

– Вы уж не серчайте, барин, не стану я с вами в одной кровати спать. Нехорошо это.

– Как знаешь, – он резко встал и вышел.

Рано утром проснулась Люба от шума. В комнату вошел барин с Митькой и приказал тому собрать Любины вещи. Слуга суетливо подгрёб, что лежало на лавке, и вопросительно уставился на Ивана Ильича.

– Одевайся, – обратился барин к Любе.

Она быстро встала, натянула юбку. Намотала онучи, завязала лапти. Взяла у Митьки салоп, надела его, накинула шаль и посмотрела на барина. В глазах его она не заметила ничего кроме равнодушия. Пустота.

– Пошли на двор, – произнёс он грубо.

На дворе сияющее голубизной небо выбрасывало на землю стаи снежинок. Они укрыли всё, и кое-где грязные лужи ещё были видны тёмными островками. Холодом пахнуло в лицо Любы, она сжалась от страха и неизвестности. Что ещё придумал этот человек ей в наказание? Как поступит он теперь?

Она спустилась с крыльца и остановилась. Митька следовал за ней, подтолкнул и сказал:

– Иди, иди, чего встала.

И она пошла. Обернулась на крыльцо, там в накинутом на рубаху кафтане стоял барин и смотрел ей вслед.

– Куда идти? – тихо спросила она Митьку.

– На свинарник, знамо, куда же ещё. А ты думала что, тебе тут маслом помажут? Раз такое дело, барину не угождаешь, так иди с глаз долой и работай там до скончания своих дней. Не хотела быть, как пава, перед хозяином прогибаться, так иди теперича, куда послали. Дура ты, девка. У тебя такое было в руках, что не у каждой дворовой за всю жизнь появится. А ты. Тьфу. Дура.

Он шел вслед за ней и говорил, говорил.

И тут Люба вдруг остановилась. Она повернула назад и побежала ко двору, туда, где ещё стоял на пороге барин. Подбежала к крыльцу и кинулась ему в ноги.

– Не губи, не губи, батюшка! Прости дуру окаянную, прости, не посылай! Буду служить, буду, как скажешь! Всё сделаю, всё стерплю, только не губи!

Посмотрел Иван Ильич на Любу сверху вниз, где она у ног его голову склонила.

– Будешь, значится, служить?

– Буду, хозяин! Христом Богом клянусь, буду!

Глава 5

– Люба, Люба, что же ты, истязаешь мое сердце так жестоко? Что же мучаешь уж сколько дней?

Одинокая свеча бросала неровные тени на стены и потолок спальни. Словно призрачные создания суетились в непроглядной темноте окон.

– Люба, Люба, – повторял Иван, осыпая поцелуями нагое её тело. – Как жестоко ты поступаешь со мной. Больше не делай так. Никогда не делай.

Сумрак окутал спальню, когда последние вспышки свечи дёрнулись и погасли. Тишина окружила комнату со всех сторон, но тут – тихие звуки. Прерывистое дыхание Ивана и тихий, едва слышный стон Любы.

Всю ночь он цеплялся за неё, как за что-то последнее в его жизни. Он обнимал, укутывал и баюкал. Он вздрагивал от её сонных движений и старался рассмотреть в непроглядной темноте её черты.

– Люба, – иногда звал он, но она не просыпалась, а мерно дышала, запрокинув голову на бок.