Бархатная кибитка

В тот миг я вряд ли поверил бы человеку или кукушке, которые вздумали бы крикнуть или прокуковать мне, что не пройдет и пяти минут, как я получу неожиданный подарок. Из разряда таких подношений, которые, с одной стороны, укладываются в определение «редкостный сувенир», с другой же стороны, о таком подарке хочется воскликнуть словами Алисы: «Хорошо, что на день рождения таких не дарят». Подарок этот мне преподнесла судьба, принявшая форму Подъяченко. Кто бы мог подумать, что Судьба явится в образе усатого человечка в тельняшке, с тощими расхлябанными плечами и крупной терракотовой головой? Подъяченко явился из-за рощи сухощавых деревьев, словно старый и вертлявый король Лир, выходящий из театральных кулис на сцену с заплаканным лицом. Бомж-венценосец, утративший свое королевство, но продолжающий задумчиво вертеть в пальцах какую-то вещицу. Задумчиво он приблизился, а вещица в его смуглых и быстрых цыганских пальцах оказалась фигуркой из бирюзы – ростом не выше оловянного солдатика времен Священного Сияния Снежных Республик. Не сказав мне ни сыновнего, ни отцовского, ни матерного слова, Подъяченко сунул мне в руку бирюзовую фигурку и при этом мистически подмигнул.

– Что это? – спросил я и всмотрелся в свою ладонь.

На пересечении линии жизни, ума и сердца лежал бирюзовый микроистукан, однако весьма тонко вырезанный, – нечто вроде нэцке, видимо, японской или китайской работы.

– Не что, а кто! – молвил Подъяченко тоном человека, много повидавшего в суровой и головокружительной жизни. – Присмотрись, сынок, глядишь, и признаешь, кто это.

Я присмотрелся и с изумлением понял, что это микроскульптурный портрет погибшего Йорка. Мгновенно узнаваемый, виртуозно выполненный. Сине-зеленое личико американца лоснилось, он казался еще более мертвым, чем его собственный мокрый труп, лежащий на бетонной платформе.

– Йорк! – невольно я произнес имя мертвеца. – Вы резали?

– Резал я, а стрелял не я, – сказал Подъяченко, прищурясь. – Все режут, стреляют – такое времечко пошло. Проистекло оно, это времечко наше, из киноэкрана – так из магического зерцала проистекают в обратном движении множественные отражения, решившие отомстить отразившимся телам. Давным-давно истлевшее прошлое стало бесплотным и нетленным, а яд его превратился в луч. Эти призраки, выползшие из луча, живут среди нас, они свернулись рулончиками в наших рукавах. А про мозги наши и сердца – промолчу. Тут Кант и Кафка отдыхают всецело. У меня жизнь была – полная чаша. Семнадцать жен, двадцать восемь детей. Все жили как жемчужины в шкатулочке. А потом явился этот Йорк и убил всех. Ну, что ты будешь делать?! Оставил меня в этом королевском мире одного, как перст. Но вот и на Йорка управа нашлась. Нет больше Йорка. Зато есть ты – новый Йорк. Позвольте отвесить вам земной поклон, господин Нью-Йорк!

Подъяченко молниеносно упал на колени, ткнулся терракотовым лбом в мелкие камни, затем столь же упруго вскочил и с каменным лицом удалился, словно дервиш, удачно провернувший фокус с черной змеей и золотым кольцом.

Немного привыкнув к здешним нравам, я, драгоценный читатель, могу похвастаться тем, что на этот раз остался почти спокоен и только слегка ошеломлен. Моя бровь не дрогнула. Никогда не предполагал, что стану принимать такие удивительные нефритовые дары на пляжах.

– Благодарю за ценный подарок! – торжественно произнес я в пустоту, где нежно лепетало море.

Я, кажется, расхохотался. Вроде бы я напугал этим хохотом даже диких и беспардонных чаек, в панике парящих над моей головой.

Глава пятьдесят пятая Эйфорический детектив

Как-то раз мы с Бо-Пип, воздав должное всевозможным наслаждениям, решили отправиться в горы. Мы долго карабкались по осыпающимся тропинкам, цепляясь за корявые и колючие ветви, пока не достигли одного древнего места, которое, полагаю, заинтересовало бы археологов. Здесь сохранились, почти полностью поглощенные ландшафтом, остатки реликтовых сооружений. Мы, не будучи археологами, ничего не знали об этих замшелых камнях, кроме того, что некая загадочная сила исходила от них. Мы эту силу отчасти ощущали, отчасти домысливали, – пытаясь найти вкусовой эквивалент для ее описания, мы пришли к выводу, что она напоминает мёд, смешанный с коньяком. Не помню, отведывал ли я когда-либо такую смесь, но вообразить себе вкус этого тяжеловесного коктейля не так уж трудно. Должно быть, фантазия наша истощилась в результате утомления, вызванного восхождением, и мы не смогли придумать ничего более сложного и более убедительного – мы просто изможденно упали на древние камни и лежали, как два креста, широко раскинув руки и зажмурившись. И тут вдруг Бо-Пип повела такую речь: