Барон Унгерн и Гражданская война на Востоке

Я бежал по уртонам (монгольский пони-экспресс), на озеро Буир-нор, к Хайлару, сделав в течение пяти с половиной дней около 1200 миль и переменив 44 коня. Мне удалось проникнуть в Китай мимо китайских постов, на дне телеги, прикрытым несколькими брезентами. В Хайларе в это время были сосредоточены китайские войска, которые предполагалось двинуть против Унгерна. Бежавшие унгерновские офицеры арестовывались китайцами, и немало из них кончили свое существование в средневековой Цицикарской тюрьме.

В Хайларе меня долго прятал один из старожилов, богатый бурят, пока не взял меня под свое покровительство баргутский князь Ц. (вероятно, Цэндэ-гун. – Б.С.), узнавши о том, что я являюсь зятем русского Советника, который в прошлом сильно помог ему. Я никогда не забуду, как воинственный баргут привез меня в штаб китайских войск и хладнокровно обмахиваясь шелковым китайским веером, заявил повскакавшим от изумления китайским офицерам о том, что я только что от Унгерна из Урги, и что я его гость. А потому, всякое оскорбление, нанесенное мне, он будет считать личным оскорблением.

Прячась у бурята в Хайларе на сеновале, я написал значительную часть записок «Об Унгерне».

При сем прилагаю: 1) «Об Унгерне»; 2) «Конец Унгерна»; 3) «Унгерн в Монголии» и 4) «Заговор Унгерна».

Стоит ли писать об этом. Не знаю. Часто я задаю себе этот вопрос. Поверил ли бы я тому, о чем хочу писать, если б сам не пережил этих кошмарных, кровавых дней, если б, встав рано утром где-нибудь в мирном городе, за чашкой кофе, пробежал страницы чужих, полных ужаса слов.

Вслух я отвечаю отрицательно: слишком нереально, слишком нелепо все пережитое. Вот почему я глубоко убежден, что многие мне не поверят, в лучшем случае, будут считать написанное мной преувеличением, а люди, привыкшие рубить с плеча, припишут мои слова своим политическим врагам и просто окрестят большевиком. С единственной целью, чтобы написанному мною поверили те, кто именует себя «белыми», я скажу: я русский, по убеждению своему кадет. Уверенный в долгой и упорной борьбе, я сразу стал на сторону тех, кто впоследствии получил кличку «белых» и шел твердо по намеченному пути сквозь восстания, тайные общества, изгнания… Я не могу вернуться, как десятки и сотни эмигрантов, на родину.

Разбит ли Унгерн, дикий, сумасшедший барон? Об этом много пишут в газетах, и я, после долгого перерыва, жадно читаю каждую строчку. Как правые, так и левые газеты, сознательно или бессознательно, невероятно искажают события, часто обливают грязью ни в чем не повинных людей, давно «расстрелянные» и даже «съеденные собаками» лица встречаются на улицах Харбина и Хайлара. Газетные сообщения пестрят безбожно исковерканными названиями станиц, уртонов, караулов, урочищ; часто выдумывают несуществующие названия, ибо названия слишком авторитетны. Читатель же не всегда полезет в справочник или заглянет в карту.

Мне, которому какое-нибудь название уртона рисует целую картину, досадно читать эти сообщения о победе или о поражении, о каком-нибудь продвижении, которое должно решить или исправить все. Разве послужит к славе или позору Унгерна взятие или оставление, быть может, несуществующей деревни. Я оставил в стороне все эти наступления – отступления, я знаю, что в самом себе Унгерн таит свою гибель, и что если он не разбит, то будет разбит. И, больше того, мы, белые, должны радоваться его гибели.