Барракун. История последнего раба, рассказанная им самим

– Куджо, твой мальчик умер. Нужно ли мне звонить в колокол для тебя? Ты церковный сторож. Ты звонишь в колокол для всех. Хочешь, я буду звонить для Дэвида?

– Почему ты хочешь звонить для Дэвида? – спросил я. – Он не умер.

Тот африканец велел людям взять тело и принести его домой. Они сняли ставень, положили тело на него и принесли его к воротам Куджо. Ворота были слишком малы, и они подняли тело вверх и положили его на крыльцо. Я так волновался. Я так хотел, чтобы мой Дэвид вернулся из города и люди перестали говорить, что тело моего сына лежит на этой доске.

Они положили ставень на крыльцо, моя жена закричала и упала. Африканец снова сказал:

– Куджо, это твой мальчик.

– Если это мой сын, скажите мне, где голова, – сказал я.

Они принесли голову в коробке, и я посмотрел в лицо Дэвида. И тогда я сказал толпе:

– Уходите с моего крыльца! Уходите из моего двора!

Они ушли. И тогда я упал, разорвал рубашку и приложил руку к груди и почувствовал шрамы. И я понял, что это мой сын. Я сказал им звонить в колокол.

Моя жена взглянула в мое лицо, и она кричала, и кричала, и упала на пол, и не могла подняться. Я выбежал из дома и упал ничком в сосновой роще. О боже! Я лежал там. Мне было так больно. Мне было больно слышать, как Сили плачет.

Те, кто пришел из-за воды, пришли ко мне. Они сказали:

– Дядя Куджо, иди домой. Твоя жена хочет тебя.

– Скажите Сили, чтобы больше не кричала, – сказал я.

Я не мог выдержать этого.

Она обещала не кричать, если я вернусь домой. И я вернулся в дом. Я спросил друга:

– Где голова?

– Здесь, в коробке от печенья, – сказал он.

– Я хочу, чтобы ты приложил ее к шее и пришил, чтобы, когда утром придут люди, они не знали.

Мой друг пришил голову, чтобы не видно было, что она отрезана. И на следующий день, когда люди пришли смотреть в его лицо, казалось, что он спит.

Колокол звонил снова.

Наш дом был печален. Казалось, вся семья спешит уйти и уснуть на холме.

Поэ-ли был очень зол, что железная дорога убила его брата. Он хотел, чтобы я подал в суд на компанию. Я спросил:

– Зачем? Мы не знаем закона белых людей. Разве они заплатили нам, когда поранили меня? Суд сказал, что они должны заплатить деньги. Но они не сделали этого.

Мне было очень грустно. Поэли был очень зол. Он сказал, что помощник шерифа убил его младшего брата. Потом поезд убил Дэвида. Он хотел что-то сделать. Но я не чувствовал зла. Библия учит прощать. Поэ-ли сказал, что в земле Африки не так, как в Америке. Он не был в Африке, понимаешь, но слышал, что мы рассказывали ему, и он думал, что там лучше, чем здесь, где он. Я и его мама пытались поговорить с ним и успокоить, но он ничего не хотел слышать. Он сказал, что, когда он был ребенком, они дрались с ним (дети афроамериканцев) и называли его дикарем. Когда он стал мужчиной, они обманывали его.

Поезд ранил его папу и не заплатил ему. Его братьев убили. Он больше не мог смеяться.

А потом, понимаешь, он сказал, что пойдет ловить рыбу. Кто-то видел, как он шел к бухте Двенадцатой мили. Боже, боже! Он больше не вернулся.

Возникла печальная пауза. Я не могла ничего сказать. Мне оставалось только ждать, глядя на китайское дерево, чтобы не показаться слишком назойливой. Я чувствовала, что вторглась во что-то личное. Наконец Коссула вернулся в реальность.

– Прости, я не могу сдержать слез. Я так одинок без моего мальчика. Куджо знает, что в земле Америки не делают так, как те, кто пересек воду. Но я не могу сдержаться. Мой мальчик ушел. Его нет в доме. И он не лежит на холме рядом с мамой. Мы оба скучаем по нему. Я не знаю. Может быть, они убили моего мальчика. Это тайна. Столько людей ненавидели моего мальчика, потому что он был как его братья. Они не позволяли издеваться над собой, словно над собаками. Может быть, он где-то на земле Африки, как кто-то сказал. Бедный Куджо очень одинок без него, но Куджо не знает.

Я старался быть очень добр к Сили. Она мама, понимаешь, и она очень горевала по своим детям. Я всегда старался утешить ее, понимаешь, но когда мы потеряли двух детей, я не мог больше видеть ее такой, словно она вот-вот заплачет. В нашем доме остался только один сын, Алек, старший. Но он, понимаешь, женился и стал жить со своей женой. Мы построили ему дом прямо на нашем дворе, как в земле Африки.

Казалось, мы еще не наплакались. Мы плакали и плакали. В ноябре наш Джимми вернулся домой, и мне показалось, что он чувствует себя плохо. Я спросил его:

– Сынок, ты заболел? Я не хочу, чтобы ты шел на работу, когда плохо себя чувствуешь.

– Папа, со мной ничего не случилось, – сказал он. – Я чувствую себя хорошо.