Баржа Т-36. Пятьдесят дней смертельного дрейфа

– Мы понимаем ваше стремление и рискуем предположить, что большей частью оно вызвано страхом перед советскими спецслужбами, в частности иностранным отделом КГБ. Но возвращаться вам нежелательно. Боюсь показаться навязчивым, господин Затулин, но вам стоит задуматься. Для всего мира вы однозначно герои. А вот в Москве до сих пор не решили, как с вами поступить. Они колеблются, взвешивают, сомневаются. Кто вы: герои или предатели? Вы пропали с оружием накануне ответственных учений ракетных войск стратегического назначения. Преобладала версия, что вы дезертировали. В ваших домах на родине провели обыски, вашим родным, измученным ожиданием, трепали нервы. В океане вас не искали. Увы, господа, это так. Ни самолеты, ни плавательные средства – и не важно, что по этому поводу заявляет советское правительство. Вашей семье, господин Затулин, прислали справку – у вас ее называют похоронкой, – в которой было сказано, что вы пропали без вести, считаетесь умершим, что на поиски караула была послана авиация. Повторяю, это неправда. Поиски не велись, за исключением того, что утром после шторма береговую полосу прочесал караульный взвод, нашедший несколько предметов, выброшенных с баржи. Господа, у нас имеются каналы, по которым мы можем надавить на правительство Никиты Хрущева с тем, чтобы ваши родные не подвергались репрессиям. В дальнейшем мы можем перевезти их в Америку.

– Спасибо, – повторил Ахмет. – Мы ценим, господа, ваше расположение и гостеприимство и все же хотим вернуться домой, что бы с нами потом ни случилось.

– У вас есть время на размышление, – сказал Том.

Он казался спокойным, но было заметно, что слова сержанта его покоробили.

– Кстати, что по этому поводу думают ваши товарищи?

– У них и спросите. – Ахмет пожал плечами.

Товарищи имели бледный вид, но держались неплохо.

Серега решительно помотал головой и заявил:

– Мы возвращаемся в Советский Союз.

Федорчук кивнул. Мол, и он того же мнения. Филипп Полонский сделался белым, как кусок бетона.

Он размышлял, наверное, чуть дольше положенного, все же нашел в себе силы решительно покачать головой и сказал:

– Извиняемся, господа, но Родина не продается. Она такая, какая есть.

– И все же вы подумайте, – посоветовал на прощание Джерри.

До прибытия в Сан-Франциско оставались сутки. Затулина вновь позвали к телефону. Опять онемела кожа, и предательский холодный зуд растекся по позвоночнику.

– Доброе утро, Ахмет Анверович, – прозвучал голос, который он меньше всего хотел услышать. – Как дела, как здоровье наше драгоценное?

– Вашими молитвами, Борис Егорович.

– Ну и славненько. Признаться, Ахмет Анверович, партия и правительство впечатлены тем, как вы вели себя на пресс-конференции.

– В смысле?.. – В горле у сержанта пересохло.

– Ну, вы же не думаете, что мы живем в вакууме и ничего не знаем? Вы очень правильно себя вели, как и ваши люди. Излишек иронии, но, в общем-то, дело допустимое для тех, у кого имеется чувство юмора. Я серьезен, Ахмет Анверович, это была блестяще проведенная операция. Вы отстояли честь страны, пусть и с оговорками. Ваши оппоненты сели в лужу. Родина у вас в неоплатном долгу, впрочем, как и вы у нее. А также нам понравилось, как вы себя вели после пресс-конференции, во время приватной беседы. Вы же понимаете, о чем я? Не надо недооценивать наши возможности. В общем, поздравляю, товарищ сержант, экзамен вы сдали. Всего вам доброго.

Корреспондент разъединился, а Ахмет прислонился к стене переговорного пункта и ждал, пока угомонится сердце. К черту, нужно выбросить эту чушь из головы. Прорвемся!..

Двадцатого марта на судне царил аврал, команда готовилась к прибытию в порт. В шесть утра Серега первым приоткрыл глаза и обнаружил необычное явление. В палату, крадучись как вор, протискивался сержант Затулин, необычно взъерошенный. Глаза его плутовато блестели. Он покосился на неподвижные тела, на цыпочках добрался до кровати и свернулся калачиком. Серега тут же потребовал объяснений.

Ахмет вздрогнул, глухо чертыхнулся и заявил:

– Не твое дело, ефрейтор, не волнуйся. Родине я не изменял.

Впрочем, когда на утренние процедуры прибежала такая же взъерошенная медсестра Миранда Сноу и они стали обмениваться любезными взглядами, объяснений уже не требовалось. После завтрака Серега возмущался, потребовал отчета, как сознательный сержант дошел до такой жизни. Тот отнекивался, хихикал, но товарищи наседали.

– Мне все ясно, – хрюкал Полонский. – Но вы же совершенно не понимаете друг друга. Ты знаешь по-английски только «спасибо». Дело, конечно, амурное, слова не главное, и все же не по-людски! А поговорить? Провести морально-пропагандистскую работу, так сказать? Разъяснить текущий момент? Ты ей только и твердил как попугай: спасибо, мисс, спасибо?

– Да с этим все в порядке, – отмахивался Затулин. – Мы поговорили. Замечательная девушка. Жалко, что не русская. Я пытался ей растолковать насчет величия русско-татарского духа, но вряд ли она поняла.

– Еще бы поняла! – Филипп хмыкнул. – Ты же учился в школе, Ахмет. У вас должны были преподавать английский язык.