Бас. Любимица Иллари

Это случилось днем. Во время очередной прогулки. Я просто закрыла глаза, а когда открыла, на улице уже царила ночь, разожженный поутру камин давно остыл, а я лежала на старой, затертой почти до дыр медвежьей шкуре и откровенно не помнила, как до нее добралась.

Открытие было ожидаемым, но все равно не слишком приятным.

Зверь после этого уснул и не захотел общаться на столь щекотливую тему. А волк неожиданно нашелся в углу. Насупленный, сердитый и, кажется, слегка на меня обиженный.

Я мельком его оглядела – вроде живой и даже не поцарапанный. Кровью не пахло, подозрительных следов на полу тоже не прибавилось. Кажется, идея держаться к нему поближе начала приносить плоды, и после первого полноценного оборота лохматый не пострадал. Будем надеяться, что и дальше не пострадает, если, конечно, не полезет куда не просят и не наступит мне случайно на хвост.

Пару дней после этого было тихо, но затем в один из вечеров зверь снова без предупреждения вырвался наружу. На час или чуть больше, не знаю, но ничего не сломал, никого не убил, и уже за это я была ему благодарна.

Волка на этот раз я отыскала на улице – по-прежнему невредимого, но изрядно нервного. При виде двуногой меня он впервые за все время искренне обрадовался, со всех лап примчался на зов и с таким облегчением прижался, словно в мое отсутствие пережил ужаснейший стресс и такого страху натерпелся, что прямо хоть плачь.

Я бедолагу пожалела, накормила, на всякий случай извинилась, потому что совершенно не помнила, чем же именно умудрилась его напугать. Ближе к ночи снова сменила ипостась и чуть не расхохоталась, когда враз насторожившийся волк отказался укладываться рядом.

Надеюсь, мой зверь не надумал до него домогаться, а то у нас возникнет проблема. Хотя, если бы он домогался, у волка на холке остались бы характерные отметины от зубов. А если бы лохматый еще и сопротивлялся, ему бы к тому же и когтями досталось. Да так, что к моему возвращению он бы точно не успел ничего залечить.

Следующие несколько дней прошли с переменным успехом.

Меня периодически выбрасывало из собственного тела, затем так же внезапно возвращало обратно, а волк теперь держался от меня на приличном расстоянии. Поначалу он еще шугался, явно не понимая, что происходит. Потом вроде бы даже привык. Каждый раз, когда я приходила в себя, озадаченно меня обнюхивал, но, похоже, усвоил, что можно делать, а что нельзя, когда у меня усиливается запах. И старался не нарушать установленные моим зверем правила, соблюдения которых тот требовал неукоснительно ото всех без исключения.

С волком в этом плане оказалось проще всего: сказали «нельзя», и он больше не преступал границ дозволенного, тогда как до людей и друидов порой долго доходило. Слишком велик был соблазн возразить где не надо, ввязаться в ненужный спор, попытаться доказать свою крутизну или возжелать занять главенствующую роль в стае.

Мой зверь этого категорически не терпел и если уж отдавал кому-то ведущую роль в отношениях, то лишь тогда, когда сам этого хотел. Эйлинон, кстати, этот урок так и не усвоил. Некоторые мои бывшие тоже имели с этим много проблем. А волк – ничего. Отвернулся, махнул хвостом и забыл, потому что воевать с самками в его народе традиционно было не принято, и он с воистину божественным терпением сносил любые мои капризы.

Вот уж и правда идеальный мужчина, не так ли?

Пожалуй, так, как с ним, мне никогда еще не было легко вступать в пору гона, да и после, когда приступы участились, волк почти ничем мне не досаждал. Когда я была раздражена, он благоразумно молчал. Когда мне хотелось его покусать, покорно подставлял мохнатое плечо. А когда я успокаивалась, мохнатый рыцарь тут же оказывался рядом и одним своим видом внушал уверенность, что на этот раз все пройдет хорошо.

Только когда меня стало выбрасывать из тела по нескольку раз в день, Рокхет проявил первые признаки беспокойства. Нет, на нем по-прежнему не оставалось ран или иных следов, говорящих, что мы не ладили. Но принюхиваться ко мне он стал намного настойчивее. А с определенного времени стал отказываться уходить даже тогда, когда это стоило бы сделать и когда обуявшее меня раздражение становилось таким сильным, что его буквально требовалось на кого-то выплеснуть.

Раньше для этих целей я использовала валяющееся за домом бревнышко. Маленькое такое, всего в три обхвата. Сперва полосовала его когтями, потом яростно грызла. Когда же грызть стало нечего, начала портить бревенчатый сруб. И в один из последних своих визитов так постаралась, что пострадавший от зверских набегов дом вскоре грозил завалиться на один угол.