Башня любви

— У меня есть подруга, малютка Трегенек, дочь канатчика... они сделали ей ребенка, — бухнула Марьи, — да и бросили. Она теперь в больнице.

Мне было немного не по себе. Я опустил голову.

— Однако, хорошенькие вещи вы знаете. Сколько вам лет?

— Еще нет пятнадцати. Если мы с вами согласимся, то я вам скажу один секрет.

— Так давайте устроим соглашение.

— В тот день, когда у меня будет золотой крест, не раньше!

Я хотел было сейчас же ковать железо, пока оно горячо, но время уже ушло.

Тетка кричала нам из двери:

— Через минуту будет готово. Потерпите еще немножко. Я уже перебираю салат.

И она исчезла со сбившейся на бок прической.

Подперев рукою голову, я сказал:

— Не можете ли вы найти для меня щенка, славного, доброго кутенка? Я так одинок на маяке, — добавил я через несколько мгновений, совершенно изменившимся голосом.

— Ах, чтобы вам прийти несколько раньше! Как раз вчера на участке Жанны Баруа убили одного совсем маленького, мать не могла его больше кормить.

„Ну, конечно! Слишком поздно для щенка.“

— Вам трудно живется? — спросила она, видя, что я замолчал.

— Да... я никогда не бываю особенно весел. Жизнь моя не больно-то хороша... Вы не можете себе представить... вы... вы еще ребенок...

— Я не ребенок, потому что вы зовете меня: барышня.

Я качал головой, стараясь улыбнуться. Она положила мне на плечо свою маленькую темную лапку, теребя нервными пальцами материю моей блузы, так же, как только что перебирала свою косынку.

— Вы придете в воскресенье! Мы отправимся с вами гулять по берегу моря и я вас утешу, если вы будете грустным.

— Ах! Нет, — вскричал я, — только не к морю... не хочу больше моря... вода на меня наводит ужас... от моря пахнет утопленницей!

— Ну, так чтоже! Почему это так вас волнует?

— При одной мысли о море я чувствую себя больным, маленькая Мари.

— Что за ерунда! А вы думайте обо мне...  я вам дам сирени, вы ее возьмете с собой.

„Напитки и... сирень на вынос!“ Недурная была бы вывеска над их дверью.

Резким движением я схватил ее за руки:

— Если бы ты имела хотя какое-нибудь представление об этой болезни-любви, ты бы не была больше такой веселой. Любовь толкает на ужасные вещи.

— Да! Не надо их делать, вот и все. Я очень строптива.

— Мари?

— Ну что еще?

— Смотри на меня.

— Я смотрю на вас, вот...

Мы оба молчали, держа друг друга за руки. Она пристально смотрела мне в глаза несколько вызывающим взглядом мальчишки, она принимала первый любовный поединок, так как с тех пор, как согрешила ее подруга, малютка Трегенек, на два года старше ее, она сгорала от желания оказать кому-нибудь сопротивление. Оригинальная идея свободного или порочного ребенка.

— Ты хорошенькая, Мари.

— Не правда, — ответила она пренебрежительно.

Ей было совершенно все равно.

— Поцелуй меня.

— Нет!

— Да!

— Я не умею.

— Хочешь я тебя научу?

— Я тебя не знаю.

— Мы познакомимся. Это даже самый лучший способ.

— А... крест? Настоящий золотой крест, вы забыли?

— Хочешь, я дам тебе на что купить его завтра в Бресте?

— Это было бы вернее...

— Ах, ты, маленькая...

К счастию слово не сорвалось.

Я видел: ее глаза блестели в сумерках, как у детей, готовых расплакаться.

И они фосфорически искрились, точно кошачьи.

„Как кошки!“ — говорила маленькая мальтийская чернокожая из Марселя.

Она может быть поняла и прибавила со врожденным кокетством:

— Я вам дам сирени с куста... и подожду две недели... не больше двух недель... а не то я вас забуду.

— Я если я никогда не вернусь?

— Да я в этом не сомневаюсь, убирайтесь!

Это уже — объявление войны. Она вооружилась способом борьбы всех самок: защищаться всеми возможными средствами и соглашаться только на... задатки. Эта игра меня захватила.

Я хотел обнять ее насильно.

Она больно ударила меня кулаком в грудь и, вырвавшись резким скачком, — о, юбки ей ни сколько не мешали — бросилась в дом.

Я не мог больше отступать и побежал за ней. У меня тоже была своя система... Это — быть как можно почтительнее и вежливее.

Обед был очень хороший.

Ко мне вернулся аппетит, и я ел с большим удовольствием. Картофель на сале оказался прекрасно подрумяненным, а творог, очень свежий, еще сохранил аромат сливок.

Тетка спокойно суетилась, двигаясь от стола и к столу, полная внимания, довольная, уже ослепленная, бедняжка, грядущим, сверкающим солнцем маленькой желтой монетки.

Девчонка фыркала, как только старуха поворачивалась спиной, и смотрела мне в лицо, глаза в глаза, так откровенно, что мне делалось страшно. Она напоминала маленького зверька, пришедшего в отчаяние от того, что кто-то невидимый кусал и щипал его.

Я-то, конечно, не щипался, а сидел чинно рядом, внимательно следя за тем, чтобы ее стакан не оставался пустым.

Мне, по правде сказать, очень хотелось переночевать в этом доме. Но старуха объяснила, что у них тесно, и что корова, как раз помещена в той комнате, которую прежде можно было сдавать.

— С другой стороны предместья, по направлению к городу, вы увидите целый ряд постоялых дворов, и там всегда найдется кому разбудить вас на рассвете, на пароход.