Батарея, подъем!

Пришёл Новый год. А с ним морозы и метели. В казарме температура не поднималась выше плюс десяти. На улице — минус двадцать с ветром. От работ и разводов никто не освобождал, и они все ходили с обмороженными руками, ушами и даже кожей вокруг глаз. Руки обмораживали во время работ на позициях, где перетаскивали и грузили металлолом, уши на разводе — командир не разрешал опускать уши шапок-ушанок, ну а глаза… Дело в том, что позиции находились в нескольких километрах отчасти и возвращаться приходилось против ветра, постоянно дующего водном направлении. Этого было достаточно. Даже обмотав лица белыми вафельными полотенцами для рук, нахлобучив ушанки до бровей, так что напоминали пленных фрицев под Сталинградом, они не могли защитить тонкую полоску вокруг глаз, и, пока шли против ветра до казармы, нежная кожа вокруг глаз обмораживалась и чернела. Сами глаза слезились и непрерывно чесались. Находиться в казарме, когда изо рта постоянно идёт пар, было невыносимо. В учебке хоть в помещении было тепло, здесь же они мёрзли двадцать четыре часа в сутки. Спали, укрываясь шинелями поверх одеял. Некоторые особо шустрые раздобыли у каптёра старые списанные матрасы и ещё их водружали сверху. А вот днём от холода спрятаться было некуда. Попытки надевать что-либо под гимнастёрки комбат строго пресекал. Это касалось и сержантов, в отличие от той же учебки. Бреславский вместе со старшиной постоянно устраивали шмоны, и горе тому, у кого найдут присланные из дома шерстяные носки, свитер или ещё что-то неуставное. Но при этом никто не болел. То есть вообще никто! Ромка ни разу не видел, чтобы в санчасти светилось хоть одно окно.

Постоянное чувство холода замораживало мысли и эмоции. Под разными предлогами все старались хоть ненадолго оказаться в каптёрке, где каптёр, рядовой Вейзер, несмотря на строжайший запрет, прятал электрическую плитку и по ночам протапливал небольшое помещение с висящими в ряд парадками. Зачем им парадная форма, было совершенно непонятно. Надевали они её единственный раз на присягу. Вообще, каптёрка — это такое волшебное помещение, вотчина старшины, где хранится всякая всячина и можно много чего запрещённого заныкать. Олег Вейзер, этнический немец родом из Казахстана, имел уникальную способность со всеми договариваться. Этим он напоминал Вартана Арутюняна. Олег одинаково ровно общался с сержантами и своим призывом, никому не отдавая предпочтений и по возможности не отказывая. Старшина Овчинников сразу выделил опытным глазом хозяйственного и домовитого Вейзера из стриженой массы молодых и назначил каптёром — вторая после хлебореза блатная должность среди срочников. Хлеборез — вне конкуренции, потому что, помимо хлеба, он нарезает ещё и сливочное масло. Те самые пресловутые двадцать граммов на завтрак — без сомнения, самый ценный и желанный элемент солдатского пайка. Как поётся в солдатской песенке: "Масло съели, день прошёл. Старшина домой ушёл…" Так вот, в каптёрке прятался и самодельный кипятильник из пары лезвий со спичками посередине, например, и дембельские альбомы, то же шерстяное бельё и много чего ещё запретного, но абсолютно необходимого в солдатском хозяйстве. Конечно, каптёр рисковал, и, конечно, старшина знал, что и где спрятано. Знал, но закрывал глаза. Потому что сам служил. Знал о нычках и Бреславский. Без подробностей, конечно. И тоже закрывал глаза. Потому что это вотчина старшины, а со старшиной даже комбату не стоит ссориться. Не будет иначе лада в подразделении. Да и должно быть место, где солдат может хоть изредка выпустить пар. Чайку погонять или чифирьку. Ночью в наряде картошки нажарить. Да мало ли каких простых, незамысловатых радостей приобщиться, которых мы на гражданке и не замечаем вовсе и за радости не считаем. А для солдата это как глоток свободы, напоминание о другой жизни, иной реальности…