Батарея, подъем!

Отпуск Арсланову не светил, как и самому Ромке. Это они оба знали. А впрочем, чем чёрт не шутит. За отпуск любой солдат жопу порвёт. Вот только обычно этого недостаточно. Про поведение самого Халида он с ним не говорил, подразумевая, что второе вытекает из первого. Они закончили разговор без каких-либо обязательств, но ситуация в отделении с этого дня начала меняться. Ромка делал всё как обычно, но внутреннее сопротивление его действиям стало спадать. Он показательно вздрючил неряху Мурзилова, посылая того каждую ночь драить толчок после отбоя. Все наряды были очень рады и с удовольствием пинали Мурзилова, заставляя делать за себя самую грязную работу. Того это настолько достало, что он, о чудо, начал выглядеть как человек. Бреславский не верил своим глазам. Мурзилов сам не поверил, когда на него из зеркала вместо вечного чмошника посмотрел подтянутый, свежевыбритый солдат с горящей как огонь бляхой и в начищенных сапогах. Ромка также персонально поговорил с Хасановым. Он льстил и угрожал. Не впрямую, конечно, чтобы не задеть гипертрофированное самолюбие чеченца, но вполне прозрачно. Его главный аргумент был, что ему нечего терять и отступать тоже некуда. Это было правдой, и мелкий, но решительный Хасанов решил про себя, что сейчас с сержантом действительно лучше не связываться. Тем более что тот обещал подписать представление на отпуск, когда подойдёт время, и снять кучу взысканий.

И дела пошли налад. Он постоянно устраивал тренировки по ЗОМП и физо, где было самое большое отставание. Отделение часами надевало и снимало химзащиту. Гамидов, Акматов и Мурзилов болтались на турнике как сосиски, дули на посиневшие от холода пальцы и снова болтались. Он не отходил от них и требовал, чтобы они ещё и подход-отход делали, как положено. Ведь в армии бытовала шутка: "Подход к снаряду — пять, отход — пять, упражнение — два. Средняя оценка — четыре!" Когда Акматов первый раз без посторонней помощи сделал подъём переворотом на турнике, он сиял как латунная пуговица и даже за глаза перестал комментировать приказания сержанта. С Поповым Ромка тоже переговорил с глазу на глаз. И оказалось, что к тому можно подобрать ключик. Достаточно было порасспросить о родителях, сестрёнке, о его работе каменщиком до армии, и упрямый как осёл и своенравный рядовой оттаял. Он вырос в небольшом казахском посёлке и привык противостоять всему и вся вокруг. Ромка, как мог, постарался объяснить, что его действия не направлены против Олега лично, что он сам заложник ситуации, и у Попова словно открылись глаза. Он косноязычно высказался, что тоже не имеет против сержанта ничего личного, и почему-то долго тряс Ромке руку. Ромка внутренне перекрестился, что тогда не пошёл на поводу у собственной злости и не избил Попова в туалете. Как он сейчас понял, того было ничем не сломить, а злейшего врага он поимел бы до конца службы как минимум. Арсланов, кстати, тоже не мог с ним справиться, и один разговор сержанта с рядовым по душам возымел больший эффект, чем все силовые методы. Ромка сам не понимал в этот момент, что учится жизни. Он ломал себя, делал то, что не стал, не решился или не сумел бы делать раньше, и в каждый момент видел результат. Перед ним стоял вопрос выживания, и дух и тело мобилизовались. Мозг стал изворотливым и бдел постоянно, отслеживая непосредственно ситуацию и периферию.

Казалось, и всё отделение заразилось его состоянием. Оно даже равнялось и по стойке смирно вытягивалось в строю не в пример другим отделениям. Бреславский не подавал виду и прятал то ли улыбку, то ли усмешку в усы, когда отмечал бравый вид и настрой первого отделения первого взвода. Сам Ромка довёл себя до состояния полуавтомата. Форма сидела на нём безукоризненно, выправка казалась врождённой, а движения — отточенными. Рыжиков при всём желании не находил повода придраться и, похоже, даже начинал оттаивать. И только замполит Пронин, единожды избрав Романова в качестве козла отпущения и дежурного триггера для Бреславского, не собирался менять решения. При этом он не имел против подтянутого сержанта ничего личного. Более того, порой он невольно любовался, глядя, как тот чётко докладывает и управляется с отделением на тренажах. Но, как говорится, ничего личного, только служба. Поэтому он просто ждал, зная по опыту, что Романов с его характером непременно ещё даст повод довести избранную им линию до логического завершения.