Батарея, подъем!

Они встретились в аэропорту с красным как рак подполковником и улетели в Алма-Ату, а потом на поезде добрались до Приозёрска, где оказались впервые. Снег уже сошёл, гарнизон был маленьким аккуратным городком на берегу величественного Балхаша. Он был бы довольно милым, если бы не был таким пыльным и ветреным. И Ромка, который мечтал увидеть место, куда сбегают от них офицеры на выходные, неожиданно испытал необъяснимую жалость к ним и их семьям. Казалось, совсем неуместную в его положении. Об этом он думал, глядя на простое русское лицо подполковника Смоленцева, изборождённое ранними морщинами, пока они тряслись в "Урале" с крытым верхом. Потом он вспомнил, как их везли этой же накатанной в степи дорогой год назад и как страшила тогда неизвестность.

Действительность не оказалась сильно радужнее, это особенно остро ощущалось после короткого глотка свободы. И он привычно начал загонять чувства и эмоции глубоко внутрь, готовясь к встрече с родной частью. Судя по сосредоточенному, заострившемуся лицу Онищенко, тот испытывал нечто подобное.

* * *

Чем ближе становился дембель, тем больше он нервничал. Прошла короткая весна, когда вся степь покрывалась маленькими низкорослыми тюльпанами и было необыкновенно красиво. Снова наступила жара. Но жара, как они уже знали, много лучше холода. У Вейзера в каптёрке в тумбочке расплавилась восковая свечка, при свете которой они, бывало, сиживали зимой. Обстановка вокруг Ромки непонятным образом накалялась. У него снова испортились отношения с Рыжиковым, который возомнил себя суровым военачальником. Как коршун, кружил вокруг замполит Пронин и, казалось, примерял на Романова роль идейного противника воинской дисциплины. Бреславский требовал жёсткого выполнения приказов, в то время как дистанция с личным составом практически стёрлась. Они прослужили вместе уже больше года, и было очень трудно принуждать заматеревших подчинённых, не имея ни отчётливого кнута, ни тем более пряника. Уволились в запас Комник и Арутюнян. На их место Бреславский назначил Терлоева и Эльмурзаева, которым присвоили младших сержантов. При этом теперьТерлоев исполнял обязанности старшины в отсутствие прапорщика. Именно он водил батарею в столовую и проводил поверки личного состава. И все сержанты вынуждены были докладывать ему и отдавать честь при этом, как положено. Он козырял в ответ. Ромка был уверен, что тот не забыл, кому обязан отсидкой на губе. Отношения у них были натянутыми. Некоторые рядовые побывали в отпуске, в отличие от большинства сержантов. Кто-то получил ефрейтора. Чувствовалось, что их уже списали со счетов и подчинённые, и сам Бреславский, который делал назначения с учётом их скорого увольнения. Наступили пресловутые сто дней до приказа. Он всё чаше слышал в ответ на приказания: "Романов, расслабься. Тебе что, больше всех надо? Думай о дембеле…" Он бы и рад, но Бреславский нет-нет да вызывал сержантов на ковёр и дрючил, чтобы не расслаблялись. Всякий раз поминая по поводу и без, что кто-то может уволиться уже в октябре, а кто-то и в двадцать три пятьдесят девять тридцать первого декабря. С него станется! В его угрозы верилось куда охотнее, чем в обещания. Почему-то Ромке казалось, что тот каждый раз смотрит при этом на него. Нервы были на пределе. Он очень боялся сорваться и сотворить что-нибудь непоправимое. Как чуть было не произошло в ситуации с Халиловым в учебке. В голове назойливо крутилась мысль о том, как важно пораньше вернуться в Москву и восстановиться в университете. Ведь сессия будет на носу. А ему ещё разницу в экзаменах и зачётах сдавать между дневным и вечерним. Да и одичал он здесь порядком, забыл всё на свете. Даже его русский язык оставлял желать лучшего. Это мягко говоря. Как-то недавно рядовой Никишин, призванный из Ленинграда, заметил ему: "Товарищ сержант, вы сами-то слышали, что сейчас сказали Абаеву?" Он недоумённо уставился на бледного доходягу в очках. Тот выдержал взгляд и повторил за ним: "Кутынгясске джаляб, шинель на вешалку поставь, берёнэт кхунэм, а то рога обломаю!" Да, вряд ли его поймут в МГУ… А ещё это исключение из комсомола — надо что-то придумать, чтобы вообще не оказаться парией на гражданке. В общем, голова шла кругом и прятавшиеся почти два года эмоции полезли наружу. Он еле сдерживался, чтобы в ответ на пререкания не зарядить кому-нибудь в дыню прямо в строю. А там будь что будет! Нет, нельзя, терпи — ты знаешь, что может быть…