Батарея, подъем!

Он выбрал себе в спутники рядового Онищенко. Валера Онищенко, высокий статный красавец-хохол, был запевалой и правофланговым в батарее. Здорово, что Валерка оказался с ним в наряде. Уже вечером они вылетели грузовым Ил-86 с военного аэродрома в Москву. Старшим с ними был пожилой подполковник Смоленцев, приятель покойного. Он не выглядел убитым горем. А выглядел как любой офицер, вырвавшийся из такой дыры. То есть красным и неестественно возбуждённым. Сидели в грузовом отсеке, и между ними стоял тяжеленный цинк в деревянном коробе, на который подполковник периодически ставил гранёный стакан, в который наливал до трети. Приземлились в Чкаловском и на комендантском УАЗе уже почти ночью добрались до Ленинградского вокзала, где сдали гроб в багажное отделение. Поезд в Таллин, столицу Эстонской ССР, отправлялся утром, и у них была целая ночь. Подполковник прямиком отправился в вокзальный ресторан, а их отпустил до утра. Ему было меньше года до дембеля и всё пофигу. Им реально повезло с командиром. А потом повезло ещё раз, что метро всё ещё ходило. И спустя какой-то час они оказались в его бывшей общаге на Шаболовке. В женской общаге. Конечно, там все спали. И конечно, он стучал в пятьдесят пятую комнату, пока не открыли. Заспанная Маринка только очумело произнесла: "Ой, Ромка…" — и повисла у него на шее. Вы глянула Танька в ночнушке, и Валера залился краской. Потом они бухали, пока не начало светать и пора уже было на вокзал. И ничего не было. Как обычно в пятьдесят пятой. Нет, конечно, было душевно и необыкновенно тепло. И ребята чувствовали себя как дома, будто их тут всегда ждали и ужасно рады. И так оно и было. Всё было как всегда и ничего не было…

Они прибыли в маленький эстонский городок Силламяэ. На родину подполковника Скабреева. Их ждали. Все формальности были достаточно быстро улажены. И вот похороны. Играет военный оркестр. Ужасно холодно. Зима не желает сдаваться, несмотря на конец марта. У музыкантов красные руки и носы. Они тоже мёрзнут, но это ощущение не идёт ни в какое сравнение с утренними разводами в части, когда Ромка испытывал физическое страдание и тупую безысходность от бессмысленного и бесконечного стояния на морозе по стойке смирно. Какие-то люди говорят очень формальные речи о том, каким замечательным человеком был покинувший их подполковник. Складывается впечатление, что его здесь почти не знали. Или давно и безвозвратно забыли. Тихо и безнадёжно плачет только маленькая старушка в чёрном платке. Мама. Она хоронит сына, который навсегда останется для неё шустрым и ласковым мальчишкой.

Ромке её ужасно жаль. Хочется обнять за плечи и сказать что-то доброе и хорошее, утешить. Хотя как тут утешишь? Вспоминается усталое и злое лицо ещё живого подполковника и его полный заинтересованности взгляд на секундомер. Абсолютно неуместное здесь воспоминание. Которое так не вяжется с дежурными фразами о честности, доброте и отзывчивости усопшего. Ромка вовсе не держит на бывшего командира зла. И никогда не держал. Скорее он был ему безразличен и даже вызывал непонятную жалость. Как человек с неухоженной судьбой. Вот мы, мол, рано или поздно уйдём на дембель, вернёмся в настоящую, интересную и насыщенную жизнь. А он так и останется в этой грязножёлтой дыре навсегда… Не остался. Сбежал. И сейчас его совсем скоро ждёт уже другая — чёрная и развёрстая дыра с холмиком стылой земли сбоку.

Сухо треснул залп комендантского взвода. Ещё и ещё раз. А потом были поминки. Естественно, туда пригласили сослуживца и боевого друга погибшего (почему погибшего?) — подполковника Смоленцева. Подполковник как-то ненавязчиво намекнул, что с ним солдатики, и они тоже оказались за столом. Вот душа-человек! Было ощущение, что все только и ждали этой минуты. Так лихо руки с рюмками потянулись было чокнуться, но в последний момент кто-то опомнился: "Не чокаясь!" Выпили. И ещё раз выпили. И закусили холодцом. И снова выпили. И разом заговорили. И вот тут-то наконец выяснилось, как все любили безвременно усопшего. Говорили ужасно проникновенные тосты. И даже плакали, громко всхлипывая и сморкаясь в носовые платки, люди, которые ещё час назад на кладбище путались в отчестве покойного. Дали слово боевому товарищу, и тот не подкачал, рассказав, какой заслуженной любовью и уважением пользовался подполковник Скабреев среди сослуживцев и подчинённых. "Да вот взять хотя бы сержанта… как тебя… Романова. Ну-ка, скажи, Романов!" Ромка неожиданно чувствует на себе взгляд десятков нетрезвых глаз. Они с Валеркой тоже выпили, их разморило в тепле — и тут! Он неловко встаёт, открывает рот, ещё не зная, что сказать, и неожиданно для самого себя затягивает: "Опустела без тебя земля…" Толкает ногой Валерку под столом, и тот мгновенно подхватывает чистым и сильным голосом: "Как мне несколько часов прожить…" С готовностью подхватили и все остальные. Когда поминки закончились, их долго благодарили и жали руки. Особенно Валерке, который покорил всех своим голосом. Дали с собой остатки еды и бутылку водки.