Батийна

— Ах ты нечестивец! — повела Салкынай презрительно плечиком, вроде отмахиваясь от назойливой мухи. — Чужая, говоришь? А ну-ка, батыр, вразуми его! Какая я тебе чужая? Он что-то слишком заважничал, этот сват. Впуши ему как следует, батыр!

— Если ты не чужая, то послушай меня, сваха…

Адыке рявкнул, словно бешеный:

— Заткнись, собака!

Кокетливо виляя бедрами, Салкынай вышла.

Адыке вырвал заткнутую под кереге плетку и принялся хлестать Казака.

— Вот тебе калым! Получай его, кул! Собака осмеливается лаять на тигра! Неужели ты успел забыть, что мой достопочтенный отец приютил на своей земле твоего нищего родителя? Если забыл, то вот тебе, получай! А ты хоть подсчитал, сколько вреда принес моим владениям в горах? Всех моих архаров и эликов кто перестрелял? Ты! А про усладу насвая тоже забыл? Предками пугаешь? А сам-то их хорошо помнишь?

Он продолжал хлестать избитого в кровь Казака, приговаривая:

— Чтоб через три дня доставил сюда свою дочь! Сам доставишь! Понял? Нет — подведу тебя под суд. Мне ничего не стоит. А захочу, так мои джигиты в два счета разнесут твой аил!

Тугая, тонкая, как змея, плеть взлетала и опускалась на тело Казака, стуча по жердям кереге.

— Так получай, собака, свой калым. Вот тебе, проходимец! — визжал Адыке исступленно.

Никто не посмел остановить его руку, хотя Казак никому не сделал зла. Все тут были для него чужие. Недаром говорится, что пеший всаднику не попутчик, что овца не друг волку…

Не наступай на хвост льву

Дед Адыке, Арстаналы, как-то сидел на холме неподалеку от юрты и чистил ружье. Посредине аила женщины взбивали шерсть на кошмы. Арстаналы, прочистив ствол ружья, заглянул в него и, видимо, остался доволен своей работой. Он ещё посидел, поскучал немного и велел своему джигиту принести патронташ. Зарядив ружьё, решил: «Дай-ка попаду в самую большую грешницу» — и выстрелил в работавших поодаль женщин. Слепая пуля угодила в грудь как раз его жене. Узнав, что он застрелил свою верную жену, бек только и сказал: «Значит, была грешна, раз уж пуля ее поразила. Похороните ее безо всяких почестей».

Хвастливые и заносчивые отпрыски бекского племени, жирные и самодовольные, Адыке и его друзья восхищались самодурством своего предка Арстаналы.

— Вот это власть у человека! Справедливо, что пуля сама находит грешника!

Они только и думали, как насолить людям другого рода, обидеть и оскорбить бедного, избить невинного, плеткой подкрепить свое превосходство. При случае они козыряли громкими словами — «клятва», «дух предков», «обычай народа». Это были только слова для прикрытия. Каждый бай, каждый манап любил побахвалиться своим высоким происхождением да и застращать простых людей, уподобляя себя «льву», которому небезопасно наступать на хвост. Чабаны и табунщики нередко шепотком предупреждали друг друга:

— Берегись, бедняжка, случайно не наступи на хвост льва.

Казак не раз повторял эти слова. И в его роду немало было свирепых властолюбцев. На его глазах оклеветали невиновного человека, терзали беззащитного. Когда близкий его родственник, Бексултан, не смог вовремя расплатиться с баем, у которого брал взаймы овец, неисправного должника немилосердно отстегали. А Казаку досталось за то, что взял под защиту своего родственника.

Казак откровенно говорил с женой:

— Э-э, Рыжая, по нынешним временам опасно стало даже за своего вступаться. Слово скажи — беды не оберешься. Хищники коршунами на тебя налетят. Лучше, Рыжая, держаться нам в сторонке. Что бог пошлет на охоте, тем и будем довольны.

Татыгуль соглашалась с мужем.

С первыми признаками весны, когда исхудавшие за зиму дикие козы уходили в верховья, семья Казака устраивалась где-нибудь подальше от чужих глаз или ставила юрту рядом с мирным аилом. Татыгуль нанималась доить коров, валяла кошмы, ткала дерюгу. Казак тоже не сидел без дела. Возьмет топорик с длинной ручкой и мастачит новые уук и кереге — оснащение для юрты.

— Э-э, Рыжая, — скажет Казак, — прошу тебя, не жалуйся, что мы голы и босы. Была бы полна наша чаша, чтоб детям не пришлось голодать. Пусть не гаснет огонь в очаге, да пусть висит над ним казан. Бог даст, и наши дети будут есть-пить из золотых чашек… Вот дождемся осени, козы нагуляют жиру, поднимемся тогда выше в горы и заживем спокойно, Рыжая.

Казак все ждал, что у Адыке проснется совесть и он пришлет сватов, но потомок бека не раскаивался в своем поступке. Допусти столь дерзкую выходку не Адыке из богатого рода, а кто-нибудь победней, его без особого труда пристыдили бы аксакалы: «Побойся бога, бай, — не хвастай своим скотом. Кто восстает против духа предков, того сам аллах может покарать. Лучше отгони, сколько положено, за калым скота и бери свою невесту, как это у нас принято». Баю ничего бы не оставалось, как их послушать. Аксакалы еще раз подтвердили бы свою власть. Другое дело — Адыке. Подступиться к нему не решались самые почтенные старцы. Лишь один аксакал вступился за Казака и уговорил Адыке отвязать свата от кереге.

Казак вернулся домой со скупыми слезами на глазах.