Батийна

Пестрые сороки, учившие летать свое горластое потомство, сверкая на солнце крыльями, шумной стаей перелетали с южного склона на северный, а с северного опять срывались на южный.

Там, в вышине, ближе к ледникам, в суровой стуже каркал старый ворон, накликая морозы и снега; откуда-то с южного склона доносился клекот орла, высматривающего добычу среди пышущих жаром камней; а где-то неутомимо, как цикада, цвинькала наскальная пичуга, то ли дувальница, то ли козодой; да среди нагроможденных мелких камней, широкой рекой осыпавшихся по склону, раздавался неистовый свист красноватошелковистых сурков.

Но вся эта вольная, радостная музыка Великих гор, не утихавшая, казалось, от зари и до зари, скользила мимо ушей Батийны и Зуракан. Погруженные в мелодию своей печальной судьбы, женщины забыли обо всем на свете.

Вдруг то ли тучка набежала на солнце, то ли дневное светило укрылось наконец за пикообразной вершиной, стало прохладнее, и на увлеченных женщин наползла серая тень. Только теперь Батийна заметила, что по щекам Зуракан ручьем бегут слезы.

— Э-эх, сестричка моя! Сколько ни плачь, слезами счастья не вернешь. Думаешь, я мало пролила слез за свою жизнь? Ты сейчас слышала, как меня просватали еще в чреве матери, под корень подрубили мою судьбу. Такова доля девушки. Ну, а за что моему Абылу с юных лет обрезали крылья? Чем он провинился?.. А Канымбюбю — крохотная пичужка, насильно выданная замуж в уплату за какую-то шкурку для тебетея? Чем она виновата? За что срубили веточку рябины? Хорошо. И я, и Абыл, и Канымбюбю — мы дети бедняков, у кого нет ничего за душой. Над нами может издеваться каждый. А Айнагуль и Гульбюбю? Казалось бы, они-то проведут жизнь в счастье и благополучии. И что же? Невеселая и у них жизнь!

Зуракан вздохнула, глотая комок обиды.

— Ой, эже, я думала, вам весело живется на свете. Оказывается, вы все испытали, разве что кроме могилы…

Батийна задумчиво смотрела вниз, словно прислушиваясь к чьему-то голосу из-под земли, потом махнула рукой и добавила?

— Терпение мое лопнуло, сестричка! Столько напастей на одну голову. Не слишком ли? В чем только меня не обвиняли, как только не пытались опозорить… Дольше ждать у меня нет сил. Сама буду искать, как сбросить ненавистные путы. Если хочешь, едем вместе. А не веришь мне, так носи дрова своей байбиче, гнись ради нее в три погибели, грей ей воду, чтобы она блаженствовала. Но знай: сколько бы ты ни старалась, из лохмотьев не вылезешь… Что, неправду я говорю?

— Правду…

Зуракан, склонив голову, теребила кончик слинявшей косынки. «В самом деле, — думала она, — сколько ни работай на Букен, доброго слова от нее не дождешься. А вдруг заболею или старость подойдет, буду валяться в овчарне под копытами ягнят… Кому я нужна буду беспомощная? Не приведи, создатель, дожить до таких дней».

Мысли у нее путались, в глазах затаилась грусть.

Не дальше чем вчера Букен бурей налетела, обругала ее: «Что, у тебя болячка на заду вскочила, что ли? Дохлая ходишь! Поесть ты за двоих мастерица, а как до дела, толку от тебя не добьешься! Ну-ка, живо за дровами!»

Сгорая от стыда, Зуракан до поздней ночи работала не покладая рук. Когда весь аил уже давно спал крепким сном, она добралась до своего шалашика, постелила мужу постель и не сдержала слез.

— Чем такие оскорбления переносить, лучше остаться голыми, но жить самостоятельно. Нет моих сил терпеть издевательства байбиче.

Текебай любил свою молодую жену, но вместо того, чтобы пожалеть ее и сказать: «Конечно, давай уедем куда-нибудь, не позволю, чтобы байбиче измывалась над тобой», — он, не раздевшись, безмолвно опустился на постель и заплакал вместе с Зуракан.

Она сейчас вспомнила эту ночь, согнутую фигуру мужа, и ей стало жалко самое себя, жалко его, Текебая.

— Мы в безвыходном положении, сестра. Нам никак не уйти от бая, я уже много раз говорила своему: давай уйдем, будем жить своей юртой, не пропадем. А он у меня какой-то безответный… Знает только одно — плакать вместе со мной. Уйти без него тоже нельзя. Как его одного оставлю? Свекор мой в большом долгу. Мы хотели помочь ему, чтобы он скорее рассчитался с баем. Свекор говорит: «Перетерпи, доченька. Недолго страдать…» Ума не приложу, что нам делать?

Батийна погладила выбившиеся косички Зуракан, посмотрела ей в глаза, как на малое дитя, тяжко вздохнула:

— Кажется, теперь ты знаешь, кто я? Я думаю не только о своей голове… Вместе лучше, не страшно… Понадеялась, что ты будешь со мной. А ты, видимо, очень любишь своего мужа. Это хорошо, что любишь. Уважение в семье — большое счастье. Все бы так жили. Он любит и ценит тебя. Но одними слезами он не избавит тебя от Букен байбиче.

— Как раз этого я и боюсь, эже милая…

— Не бойся. Лучше поговори с мужем, и мы вместе поищем пути освобождения.

— Как? Как мы освободимся, эже?

Батийна коротко изложила свой план побега.

— Я постараюсь найти трех коней, одежду на троих и еды на семь дней. За это время мы должны добраться до Чуйской долины. Так и скажи своему Текебаю, что поедем в Чу.

— Ой, сестра!.. Неужели правда?