Батийна

Судя по тому как Казак готовится к охоте, можно подумать, что он вознамерился собрать всю копытную дичь гор. Казак берет с собой не только смышленого остроглазого беркута, но и ружье с сошками, складной нож, патроны, гончую собаку. И никогда не чувствует себя одиноким в горах: под любым кустом можжевельника, рябины или таволги ему приуготовлена теплая постель. На пламенеющих угольках таволги лучше всего доходит жаркое из козьих почек и печенки. И как утоляет жажду сушеное кислое молоко, растворенное в щемящей зубы родниковой воде!

Однажды по первопутку Казак надолго задержался в горах и на обратном пути неожиданно выехал к большому аилу своего свата Адыке. Присмотрелся. Неужели так рано здесь начали готовиться к зиме? Или что другое? Возле юрт лежат туши животных, дымится горячая кровь, кругом на снегу кровяные пятна. Красным измазаны поленья, к которым прислонены бараньи головы. Псы, нажравшиеся крови и потрохов, лениво брешут. Их лай перекатывается гулким эхом. Не псы, — настоящие волкодавы. Каждый шутя-играючи может сбросить с седла всадника.

Ярые псы преградили путь лошади, стараясь добраться до охотника. Собачий лай уже взбудоражил весь аил, когда полог юрты откинулся и показался дюжий джигит:

— Пошли вон! Взбесились, что ли, проклятые!

Псы с прижатыми хвостами, огрызаясь, сверкая красными глазами, завернули за юрту.

Краснощекий плотный джигит поздоровался с Казаком, спросил, кто он и какого рода, и лишь потом указал на белую большую юрту. Казак искренне обрадовался: в этой самой юрте живет его сват Адыке. Джигит оказался словоохотливым, добрым малым. Выслушав Казака, он повел нареченного свата Адыке к юрте бая.

После смерти отца вся власть над родом и все богатства перешли в руки Адыке. Он раздобрел, отпустил окладистую бороду, вид у него был важный. Когда охотник вошел в юрту, Адыке, раздувая широкие ноздри, сидел на почетном месте на медвежьей шкуре, разостланной поверх шелковых цветастых одеял, и пил кумыс. Казак сразу узнал бурую медвежью шкуру. Это был крупный зверь, сваленный им когда-то в местечке Койлуу. Медведь захлопотался, усердно откапывая из норы сурка, и не заметил охотника. Первый выстрел только ранил зверя. Встав на задние лапы, медведь с ревом устремился на человека. Казак, не став делать второго выстрела, ударом по голове свалил зверя. Дома он сказал: «Благодарение богу, жив… чуть было медведь не задрал меня. Ну и матерый попался».

Мягкая шкура зверя, который чуть не отправил на тот свет Казака, теперь мялась под ногами его свата.

Казак поздоровался вторично. Раскрасневшийся Адыке нехотя промычал:

— А-а, это ты, сват? Ну здравствуй…

Он не шевельнулся, не подобрал полы волчьей шубы, накинутой на плечи, поднес расписную деревянную чашу с кумысом к губам.

Сильно изменилась и сваха Сейилкан. Раньше она в пояс кланялась свекрови, покорно выполняла ее поручения и была легкой на подъем. Прыткую молодуху не узнать. Она потучнела, нажила тройной подбородок и двигается неторопливо, важно. Лицо ее все-таки еще хранит следы былой красоты. Ясные глаза, точеный нос, нежный румянец, заостренные к вискам густо-черные, подвижные брови. Особую миловидность придает Сейилкан родинка с просяное зернышко на правой щеке. В ушах свисающие посеребренные серьги с янтарными подвесками, от малейшего движения головы они колышутся, словно два блестящих лепестка. Блеск сережек оттеняет нежную белизну открытой шеи.

Сейилкан, видимо, не признает элечека[6], какой обычно носят женщины ее возраста. Голова ее покрыта белым шелковым платком с бахромой. Нет осуждающих глаз свекрови, уж она непременно заворчала бы: «Бесстыдница! Молодая женщина не должна показывать мужчине свои уши и волосы». Теперь Сейилкан сама себе хозяйка, мать детей, полновластная байбиче в многолюдном роду. Даже сам Адыке слушается ее без лишних слов.

Сейилкан довольно обходительно поздоровалась с Казаком, коротко расспросила о здоровье свахи и сказала мужу:

— Бай, очнись от своих дум! Погляди, к нам пришел сват, ты не видел его много лет. Глотаешь кумыс как ни в чем не бывало.

Адыке чуть подвинулся, дал Казаку сесть с левой стороны. Горько было охотнику: ни разу сват не посетил его юрту, не хочет его признавать. Однако Казак с веселым видом спросил:

— Как поживаешь сват, все живы-здоровы? Все благополучно?

Адыке оставался надменно-холодным. Вялый разговор поддерживала Сейилкан.

Казак не интересовался богатым убранством юрты своего свата. Честь для него была превыше всего. «Будь я не охотник, а такой же бай, ровня тебе, наверное, ты встретил бы меня как дорогого гостя. Даже не спросишь, нечестивец, как зовут твою невестку», — досадовал Казак.