Батийна

Свой товар торговец расхваливал по-узбекски или по-уйгурски на всю округу:

— Кто хочет — берите. Кто не хочет — прочь идите! Атлас и шелка, снимаю с пояска! Есть парча и есть тут бязь — палетаите хоть сейчас… Хи, дрянной осел, ну-ка дальше шагай шагай!..

Пройдошливая бойкая речь, заигрывающий взгляд выжиги и цветастые ткани все поражало бесхитростных горцев. Раззадорив народ, торговец трогал своего ишака, повергая в трепет покупательниц. Женщины бросались ему вслед:

Дорогой купец! Попридержи своего осла. У меня есть хороший каракуль, есть овчины, что дашь за них?

Картинно вскинув мелко плетенную камчу, торговец обращался к ослу:

— Лаппай, подожди, ослик, свежей травки пощипи…

Осел, как по мановению, опускал уши-лопухи к земле и принимался щипать траву. Ученость осла приводила в изумление детишек:

— Смотрите, осел понимает слова!

— Он сказал: лаппай — и тот сразу остановился.

— Говорят, городской осел перехитрит иного жителя степей и гор, — на разные голоса кричали они.

Наконец открывалась торговля. Блестящие, с изморозью, в мелких завиточках кудрявые мерлушки шли в обмен на пуговицы, на иголки и мыло.

Матери взрослых дочерей всю зиму заготавливают шкурки, плетут волосяные крепкие веревки, собирают длинный конский волос, чтобы выменять это хотя бы на красный жилет или пунцовое платье. Но опытный плут за все предлагает лишь ситец, иголки да мыло. Обескураженная мать причитает:

— Чтоб тебе пусто было! Не колдун, не дьявол ли это верхом на осле? Я столько маялась, копила, выделывала эти шкурки, а он сунул в руку иголку и был таков! О, бедная моя дочь опять, как была, раздетая. О треклятый жаднюга, забери свою иголку, верни мои мерлушки!

Торговец, сдвинув набок узорчатую тарелочку-тюбетейку, бубнит себе под нос молитву, делает вид, что ничего не слышит. Женщины, проводив его до ближнего поворота, ни с чем возвращаются обратно.

Если же женщина начинала браниться, перекупщик придерживал осла, хватался рукой за грудь и торопливо убеждал:

— Ну что ты раскричалась? Мы уже ударили по рукам. А кто нарушит торг, тот идет против божеских законов, ему прямая дорога в ад. Тебе нечего обижаться, дорогая. Прощай!

Бедная женщина, страшась адова наказания и гнева аллаха, шарахалась от торгаша, шептала молитву.

Бывало, Татыгуль зиму напролет до боли натруживала глаза у желтой лучины, по горсточке, по клочку на шиповнике собирала овечью шерсть, откладывала на черный день лучшие овчинки ягнят, а тут не успеешь оглянуться, как приезжий перекупщик выманит все задарма. И горемычная Татыгуль снова и снова оставалась ни с чем.

Батийна росла неприхотливой, совестливой девушкой. Она не плакалась родителям, не требовала нарядов, как дочери более зажиточных людей. Довольствовалась тем, что было, не вздыхала о том, чего не было. Конечно, Батийне не весело было глядеть на подружек, которые украшали свои головы тебе-теями с бортами в четыре пальца, с нежной выдровой опушкой, носили бархатные расшитые жилеты и платья из белого или розового атласа с пышными оборками. На шее у них красовались янтарные каменья, разноцветный бисер, в ушах сверкали колышущиеся серьги; туго сплетенные косички свисали с плеч по самые щиколотки. Взбудораженные хмелем молодости, девушки выплывали на пригорок, где загодя были построены высокие качели. Одни невесты тихо и скромно стояли в сторонке, другие резвились, визжали. Тут же выявлялись и певуньи. Стоило одной звонко начать песню, как она мгновенно подхватывалась на разные голоса и летела по дремотным ложбинам, уносилась по склонам вверх, вторгаясь в безмолвие ночи.

В играх и забавах Батийна никому не уступала: вместе со всеми распевала хороводные песни, была заводилой в акыйнеке[8]. У нее был высокий, как трель жаворонка, голос. Множество шуток-прибауток, скороговорок и присказок, самодельных острот так и слетали у Батийны с языка. Батийну тянуло на девичьи игры, но она нет-нет да застесняется, почувствует себя неловко в своей линялой шапке из выдры, в постыдном рыжем полушубке среди принаряженных подружек.

Как-то Батийна пришла в своем будничном платье на игры и встала в сторонке. Байские дочери пустили по кругу оскорбительный стишок:

В быстрой горной речке
Аркан не достигает дна.
Дочь ловца сурков
Не играет с нами.
Акый-акый, акый-ай…

Батийна без оглядки пустилась бежать и тайком от матери долго рыдала. С тех пор она перестала ходить на игрища. Забавляла младших, вышивала, а заслышав звонкий смех, украдкой выглядывала в приоткрытый полог юрты.

Запоют про селкинчек[9]— как в лунную ночь девушки и парни веселятся на качелях, Батийна вздыхает, томится. А то накатит на нее волна тревожных чувств, и прозрачный голос ее, словно испуганный сизый голубок, летел высоко над куполом старой юрты и разносился в вечерней тишине. Певуньи на игрищах замолкали.

— Это Батийна.

— Девушки, послушайте, какой голос!

— Стесняется дочь ловца сурков выйти к нам. Она же босоногая…