Батийна

— Э-э, дьявол, так и подмывало ее кольнуть. А страшновато, больно у нее язычок остер, не посмотрит, что при народе, — обрежет.

— Да, с такой опасно заигрывать. Скажет, как отрежет.

— Не гневи бога, аке. Какая бы она золотая ни была, все равно ей не подняться выше даже самого захудалого мужчины.

— Э-э, батыр, что там толковать? Хороший человек и есть хороший. Батийну от настоящего мужчины отличает разве что белая косынка. Батийна на все горазда. Досталась бы мне такая умница, посадил бы я ее в седло своего серого иноходца, нарядил бы во все лучшее да повез показывать отцу-матери. Через все аилы и кишлаки… И кто бы встретился по пути, непременно пялил бы на нас глаза: «Смотри, с какой красавицей он едет!.. Где это он отхватил прелестную фею?» Я попросил бы ее спеть своим заливистым голосом. И ехал бы я, ехал с ней хоть на край света!

Кыдырбай по-хорошему оценил добро, сделанное Батийной для его дочери Эркеган. Да и Турумтай с той поры перестала дуться и морщить лоб: чересчур, дескать, бойкая и строптивая невестка.

Батийна, как полновластная хозяйка, по своему усмотрению могла привечать званых и незваных гостей, могла распоряжаться, кому резать ягненка, а кому — барана, какие дать подарки, а кого наградить конями.

Величаво восседая за дастарханом, Кыдырбай бахвалился перед своей Турумтай: «Видишь, жаркын (в прекраснодушном настроении он всегда называл жену ласковым словом «жаркын» — милая), все-таки я не напрасно отогнал Адыке сорок лучших коней из моих табунов. Не вслепую отдал ему это сокровище. Я вперед знал, что Батийна заслужит почет среди женщин нашего рода. За какую-нибудь плюгавую неряху Кыдырбай не отдал бы и самой шелудивой лошаденки…»

Раскрасневшись от выпитого кумыса, довольный благами жизни и процветанием семьи, Кыдырбай, позвал к себе Батийну.

Она вошла с низким поклоном.

— Садись, милая таэже. Ты, наверное, догадываешься, зачем я тебя позвал. Дело важное для меня… — сказал он, сверкая еще очень живыми глазками. — Ты хорошо знаешь Эсена-мирзу. Он мой лучший друг. Не раз он бывал нашим гостем, покрывали мы его плечи меховыми шубами, седлали ему отменных коней. В последний приезд он сказал: «Друг, пришли мне своего человека. Я для тебя вырастил несравненного коня, второго по всей округе не сыщешь. По имени Тигренок. Мой тебе подарок». Алымбай, чтоб его бог покарал, не справится с делом, как того требует обычай. Поэтому поезжай-ка за Тигренком ты. Немедля отловите в табуне — хочешь скакуна, хочешь кобылу. Оденешься получше и передай другу Эсену большой салам. Скажи, мол, так и так. Я прискакала за обещанным Тигренком.

Батийне, которая по своей воле раньше не могла отлучаться из аила, пришлось по душе это предложение. Она проворно собралась: надела расшитый орнаментом белдемчи[64], голову украсила белым высоким тюрбаном и с видом бывалого всадника, проведшего жизнь в седле, покинула аил. Те, что провожали ее из аила, что встречались в пути, все невольно отмечали, как свободно держится в седле и уверенно управляет конем Батийна.

— Вот келин — загляденье! Интересно, кается ли тот, чья она жена, о создатель!

Встречные верховые то и дело оглядывались, вот-вот, казалось, свалятся наземь. Долгим пристальным взглядом провожали одинокую всадницу.

— Крепкая у нее, видать, кость. Под стать любому батыру.

Эсен издали узнал Батийну. Он приветливо улыбнулся ей, когда она подала ему повод от коня, и сказал:

— О-о, я-то подумал, что за красавица пожаловала к нам?.. Оказывается, наша любимая невестка. Да, где нашим молодайкам тягаться с тобой! Иная сядет в седло, так у нее и подолом и рукавами ветер вволю играет… Спасибо, что приехала.

Покачиваясь на коротких ножках своим грузным телом, Эсен принял у Батийны коня и крикнул в сторону юрты:

— Эй, байбиче, постели-ка нам на почетном месте лучший кёлдёлён[65]. Видишь, кто к нам приехал? Твоя любимая Батийна, которую ты частенько поминаешь добрым словом.

Эсен не был ни баем, ни бедняком, но жил безбедно. Весельчак и советчик, он был уважаемый человек в своем аиле. Щедрый и добродушный, он умел брать, умел и отдавать. Любил слушать песни, любил и сам играть на комузе. Краснолицый, с коротенькой козлиной бородкой, он бывал особенно потешен, когда брался за инструмент. Озорно поглядывал на своих слушателей, раскачиваясь из стороны в сторону в такт мелодии, он играл древние, идущие из поколения в поколение песни. Эсен не сочинял свои, зато быстро схватывал их у других. Понравится ему какой напев, он, проиграв, говорил: «Это я подслушал у одного комузиста». И мелодия в его исполнении звучала не менее совершенно, чем у того, у кого Эсен ее позаимствовал.

Эсен всегда радовался гостям и щедро привечал: мог и коня прирезать, мог и подарить скакуна. Иные любители вкусно поесть, порой даже именитые баи, аильная знать, волостные, нет-нет да заглядывали в гостеприимную юрту Эсена. Угощаясь, распивая кумыс, откинувшись на подушки, самодовольно покряхтывая, торопили хозяина сыграть на комузе, повеселить их души.