Батийна

Неуклюжей посадкой головы, узкими глазками-щелочками Маралбай с первых же минут заставил Батийну давиться смехом. Представься удобный случай, она готова была спросить: «О боже, и как только этими глазами человек отличает белое от черного?» Но, отдавая себе отчет, что эти глаза-щелочки принадлежат не кому-нибудь, а самому волостному, молодая женщина, как ни трудно было, сдержала порыв смеха.

Джарбан кулаком ткнул в ляжку старшину, сидевшего рядом, и прошептал:

— Знаешь, кто она? Невестка Кыдырбая. Ну и язычок у нее. Ты только послушай…

Эсен догадался, о чем Джарбан шептался, и решил их отвлечь расспросами: кто, да где, да как живет и есть ли свежие новости в аиле…

Тут полог открылся, и кто-то попросил у сидящих благословения на убой предназначенных почетным гостям животных.

Эсен взял комуз, стал наигрывать мелодии.

Болуш Маралбай, сладко щуря глазки и самодовольно покряхтывая, понемногу клонился на бок.

Джарбан, как на пожаре, вскочил, словно его жгло пламенем:

— Аяш[68], скорей подайте подушку под изголовье болуша. Только ту, что побольше да помягче!

Он обратился к Батийне, ожидая, что и она со всех ног бросится угождать болушу. Батийна и ухом не повела. Джарбану пришлось самому потянуться за подушкой и снять с головы начальства тебетей из куньего меха с красным бархатным верхом и положить его на джук. У Маралбая была странная, похожая на кубышку, голова. К тому же в свои сорок без малого лет он здорово облысел и со лба и с темени.

Батийна, глуша смех в себе, подумала: «Лысый, а корчит из себя бога. У него и головы-то настоящей нет, где ему властвовать над народом! Место ему в пастухах, а он, видите ли, ходит в болушах».

Эсен показал свое гостеприимство полной мерой, на славу угостил болуша с его свитой, повеселил их, как мог, и, так как было уже далеко за полночь, упросил остаться ночевать.

Маралбай и сам не собирался покидать юрту, где оставалась на ночлег столь очаровательная молодая женщина. Да и не только болуш, вся его свита везде и всюду располагалась, как дома. Чванливым молодцам мерещилось, что весь белый свет обязан их существованию. Каждый держался так, будто на их крик «По-по» слетятся отовсюду дрессированные соколы, а на вызов «О-ой» сбегутся красивейшие девушки и окажутся у них объятиях.

Весь вечер болуш вился вьюном около Батийны, пробовал с ней заигрывать и Джарбан, подшучивали и остальные дружки. Однако ни Батийна, ни хозяйка юрты Джийде не обижались: им это было в привычку.

…Давно погас очаг, плотно задернут тюндюк, юрта погрузилась в кромешный мрак.

Батийна, вдвойне устав от езды и долгого сидения у очага, сладостно подремывала, как вдруг почувствовала: кто-то осторожно откидывает ее одеяло. Чья-то холодная рука коснулась ее груди. Сон мгновенно слетел. Она ударила по растопыренным пальцам и до подбородка натянула одеяло.

— Как только не стыдно лазить в чужие постели, — прошептала тихо Батийна.

— Это я, аяш. Болуш. Пусти меня… — сказал он бесстыжим голосом.

— Вас называют болушем, а вы — просто наглый…

— Не говори таких слов. Я хочу с тобой спать.

— И вам не стыдно?

Болуш жарко дыхнул ей в лицо. Батийна съежилась и внятно сказала:

— Убирайтесь отсюда! Здесь нет для вас шлюхи!..

Она со всей силой тряхнула рукой. Послышался шлепок по мягкому телу, и Маралбай с шумом перевернулся с бока на спину, что-то прошипел и умолк.

Успокоившись, Батийна погрузилась в сон.

Болуш, получив решительный отпор, не посмел утром присесть рядом с Батийной за дастарханом и, сославшись на разные причины, поспешно покинул юрту Эсена.

Солнце озарило верхушки гор пылающим румянцем, когда, держа за поводок Тигренка, Батийна пустилась в обратный путь. Она ехала спокойной иноходью, прислушиваясь к цокоту четырех пар копыт: двух пар уже изрядно побегавших по горным тропкам и двух еще совсем неокрепших пар. Среди безмолвной тишины даже этот звук отвлекал ее мысли.

Батийна ехала и вспоминала ночное происшествие. Ей было и смешно и обидно. «Хотел ни за что ни про что оскорбить, поганый человек. Так бы уж я ему и поддалась. Еще слабо его двинула. Голова — плоская кубышка, а туда же… Недаром говорится, пусть у женщины даже золотая голова, а мужчина и с лягушечьей все равно стоит выше».

Словно ветер, принесший дурные запахи, о Батийне со временем поползли слухи. Свое начало они брали с памятной ночи, которую Батийна провела в юрте Эсена.

Маралбай, проученный тогда как следует, не мог женщине простить этого и приказал Джарбану и всей свите во что бы то ни стало опозорить Батийну.

С этого дня, у кого бы он ни находился, кстати или некстати Джарбан занудливо повторял:

— Э-э, люди, даже женщина-тигрица, оказывается, не что иное, как забава для любого мужчины. Ну хоть невестка Кыдырбая. Языкастая и зубастая… Так вот мы однажды ночью впятером ею забавлялись… Правда, сначала побаловаться пустили болуша, как ни говорите, наш хозяин. Потом уж пошли мы.

Из брошенной искры мало-помалу поползло, разрастаясь, грозное пламя. Молва донесла сплетни до Кыдырбая, до его жены Турумтай, даже до преклонного старца Атантая, который, считай, одной ногой уже стоял в могиле.