Батийна

— Болуш-аке, правильно вы поступили, что не обратили внимания на эту блудливую сучку.

— Конечно, когда собака лает, с ней лучше не связывайся. Поехали.

Именитые гости друг за дружкой высыпали на улицу, у всех были обиженно-сердитые лица.

Кыдырбай совершенно растерялся. Дрожь била его по всему телу, мелко тряслась и бородка. Повесив себе на шею камчу в знак признания своей оплошности и вины, он потянулся за поводом коня волостного, склонил голову на колено, умоляя не уезжать, побыть гостем.

— Если мы чем-то неждано-негаданно провинились перед вами, то простите нас, болуш-аке. Вздорная женщина могла наговорить все, что ей взбрело в голову. Не обижайтесь, примите в знак извинения лучшего скакуна. Я готов нести за этот случай сразу девять повинностей. Если надо, убейте меня. Но побудьте гостем, дайте мне повод вашего коня, — с жаром увещевал Кыдырбай разобиженного болуша.

Неразлучные спутники Маралбая, всегда искавшие случая поживиться на чужой счет, зашумели:

— Раз уж сам Кыдырбай-аке просит, что ж, надо сойти с копей, болуш.

Кыдырбай приказал в честь гостей забить трехлетнюю лошадь и сам, чтобы смягчить свою вину, прислуживал волостному. Обойдись все мирно, прислуживали бы младшие братья, а он сидел бы с гостями.

Когда болуш и его джигиты всласть насытились, Кыдырбай дополнительно признал девять повинностей, точнее, обязался отблагодарить волостного еще по девять голов овец и коней.

Едва Маралбай Белый Лоб, окинув свиту самодовольным взглядом, тронул коня в обратный путь, из соседней юрты послышались хлесткие удары камчи и чей-то хрипловатый окрик:

— Ах ты потаскуха!..

Раздавался горький голос Батийны:

— За какую провинность ты бьешь меня, медведь?

А муж, накрутив на толстую руку косы жены, еще яростнее стегал: зып-зып! зып-зып!

Гнев

Те, кто удивлялся решимости Батийны, смело и открыто выступившей против волостного, с затаенным сожалением толковали меж собой.

— Эх, встреться этой молодайке на ее жизненном пути подходящий человек, наверное, была бы она современной Каныкей!

Кое-кто порывался добавить:

— Жаль, что женщина, а могла бы вполне быть старейшиной нашего рода. Ну что хорошего делают такие, как белобородый Маралбай, хотя и считается мужчиной?

Никто, однако, не решался защитить ее честь в открытую.

Кыдырбай, испугавшись гнева волостного и в согласии с обычаями, принял на себя девять повинностей, но перестал уважать Батийну и называть ее таэже — сестрой рода. «Во всем виновата одна Батийна, из-за нее я понес большой урон. А кто ей позволил самовольничать? — тут же спрашивал он самого себя. — Он сам, Кыдырбай». И Кыдырбай, глядя правде в глаза, распекал себя на все корки:

«Ах, сумасшедшая моя голова! Как же я проглядел, что кобылице не быть царицей, а кто женщине волю дает, сам себя сечет… Я-то считал, умница-жена сделает человека из моего Алымбая. Во всем предоставил ей свободу, а она вроде взбесилась. Недаром говорится — худо тому мужу, у кого жена голова в дому. Ах, дурья моя башка… Как мог я забыть: чем плетка жгучей, тем жена кипучей. Что ни говори, она из родственной семьи. Верил, надеялся на лучшее. Сам заварил кашу, теперь расхлебывай, Кыдырбай!»

Вспомнив что-то важное, Кыдырбай позвал Турумтай.

— Эй, баба, куда ушел наш болван? Скажи ему, пусть не распускает жену, а почаще дерет с нее шкуру. Пусть помнит: муж — второй бог своей жены. Знаем, что он никудышный человек. Но сейчас вся его сила и слава в плетке. Внуши это своему дурню!

Гнев на Батийну, раз вырвавшись, не отпускал Кыдырбая.

— Сколько я сделал доброго… А она? Плюнула мне в душу, выказала свое женское скудоумие, сняла перед другим свой платок. Опозорила меня перед честными людьми. Растопила мою доброту… Нет, я укрощу раз и навсегда эту дерзкую бабу!

Кыдырбай ломал голову, какое же наказание будет самым тяжким для Батийны.

После наказания Серкебай разрешил Гульбюбю навестить родителей, но она не вернулась обратно к мужу. Ее поступок возмутил аильную знать. Мало того, что Гульбюбю была куплена Серкебаем за пятьсот валухов, мало того, что их соединили брачным союзом, сыграли большую свадьбу и он, Серкебай, носил ее на руках, как девушку, мало того, что в ее постели поймали голого любовника, — и в довершение всего Гульбюбю не вернулась от родителей? Величайшее кощунство не только по отношению к высокочтимому Серкебаю, но одновременно полное неуважение ко всему роду карасаз. Теперь побежит о них самая глумливая слава.

Не так давно на совместной с другими племенами сходке некий манап из рода каба неожиданно обрушился на одного из старейшин в роду карасаз, красноречивого остроумца Таза-бека:

— Тазабек, ты много говоришь о карасазцах. Напрасно расхвастался. Теперь киргизам хорошо известно, что происходит среди вас. Не только голопупые бедняки, даже важные баи уже далеко не властны над своими женами. Сперва научитесь управлять своими благоверными, прежде чем вступать с нами в переговоры.

Высокомерный манап из рода каба разбередил не только Тазабека, Серкебая, Кыдырбая, затронута была и честь стариков вроде Анантая, — он сухой чуркой грелся у очага.