Батийна

Тазабек совсем вытаращил свои навыкате глаза, рванулся вперед и почти прокричал:

— Вот сегодня я узнаю нашего Кыдырбая, давно не видел его таким! Я стал было сомневаться: а есть ли еще среди нас, сыновей четырех аилов, храбрецы, подобные мне, батыры? Оказывается, есть. Слава создателю! Правду сказать, я уже начинал подозревать, что Кыдырбай стал заядлым торгашом, собирателем шкур дохлых баранов, готовым и душу свою продать за деньги, но я рад, что ошибался. В нем, я сейчас вижу, сидит еще дух наших предков! Вот кто не забыл их обычаи. Узнаю в нем себя. Молодец! Если недостойная баба изменяет порядочному мужу, на кого должна в таком случае обрушиться плетка? Конечно же на эту албарсты. У женщин испокон веку волос был длинный, а ум короткий… Всегда у них не хватало одного ребра. Чем ты больше ее балуешь, тем она больше бесится. Ты ее ласкаешь, она, ведьма, замышляет испохабить твою белоснежную постель, опозорить пред всем народом.

Те, кто сочувствовал Серкебаю, как покинутому мужу, были недовольны Тазабеком. «Зачем он при Серкебае говорит это? Мог бы промолчать». Другие иначе думали: «Серкебай накликал позор на все племя, так ему и надо. Хоть бы он головой треснулся о землю!..»

Кто-то даже выпалил:

— Правду сказал Тазабек. Нежность сердца сбереги для ребенка. А муж, который балует свою жену, рано или поздно опростоволосится.

Кыдырбай вспомнил присловие:

Чтоб не жить во власти мрака,
Не пугайся ничего:
Буйствуй, жен держи под страхом —
И добьешься своего.

— Если впредь не будем соблюдать жесткий порядок у себя в юрте, то, смотрите, женщины окончательно избалуются, — заключил он.

Тазабек еще раз поспешил встать на сторону Кыдырбая:

— Правду сказал ты, мирза. Гнев мужчины лишь на пользу женщине.

Кыдырбай в последнее время искал малейший повод, чтобы расправиться с Батийной. Она всем своим видом давала попять, что намерена освободиться от мужа.

— По уговору, — говорила Батийна близким женщинам, — если за три года мой муж не наберется ума, я могу считать себя свободной. Ну что ж… Он как был медведь, что дуги гнет, таким и остался. Словно серая куропатка в клетке, я бьюсь грудью, а уйти не могу. Этот медведь не дает мне свободно дышать. Хватит с меня. Уйду, уйду отсюда. Пусть мой деверь не встает поперек пути. Пойду на поиски своего счастья. И добьюсь свободы!

Встревожившись не на шутку, Кыдырбай сказал жене:

— Неужели эта взбесившаяся женщина бросит нашего братца, чтобы его бог взял! Тогда он пропал…

Но Турумтай, выслушав тревогу мужа, круче ополчилась на Батийну:

— О боже, что за жизнь пошла?! Женщина делает все, что ей взбредет в голову. В дни нашей молодости, бывало, муж глянет тебе в лицо, аты уткнешься глазами в землю. Теперешние женщины не только мужа, — и белобородого деверя, боже мой, берут за бороду. Неужели так и будет: захочет уйти — уйдет, захочет удрать — убежит? Мы ее не неволим, в зиндан[71] никто ее не сажал. Живет в своей юрте. Скот ее пасется по склонам, муж спит рядом. Она даже кобыл одна не доит, а с мужем на пару. До сих пор не разродилась. Бездетная. Давно бы пора ей стать матерью. По-моему, ее демон попутал. Этот бес и балует ее. Если его сейчас же не изгнать из тела Батийны, непокорная и своевольная женщина может натворить много беды, накликать гнев бога. У нас не зря говорят: «Воспитывай жену с первых дней, а ребенка — с рождения». Это ты ее, Кыдырбай, так изнежил. Называл ее не иначе, как таэже. Раз уж она такая распущенная, то за нее возьмусь я сама.

— Что, пожалуй, ты правду говоришь, жена. — Он даже приосанился. — Что со мной? Да, я сам виноват в том, что больно много нянчился с ней… Думал, что она правильно поймет мое уважение. Знать бы мне, что она возгордится, я бы с другого конца начал свою сказку. Разве сорок лошадей не скот, разве это не богатство?

— Сейчас еще не поздно, хозяин юрты. Ничего преступного, если ты самовольную женщину наставишь на путь истины. — и Турумтай подобострастно заглянула в самые глаза мужа.

— Да, жена моя. Если Батийна уйдет, значит, уйдет не только от мужа. Своим уходом опозорит меня. Опозорит всех, кто носит имя Атантая. И падет на землю моя звезда, как она уже пала у Серкебая. Среди людей змеей поползет слух: «Э-э, это глупые сыны Атантая, от них даже жены уходят». Нет, такого допускать нельзя.

Гнев деверя Кыдырбая отозвался на Батийне. Теперь она не смела свободно, как раньше, входить в его юрту, не смела распоряжаться, как раньше. Даст нуждающейся соседке моток шерсти, шкуру, молока чашку или поделится простыми нитками, — Турумтай заметит и сразу бежит к брату мужа:

— Смотри, опять она направо и налево раздает наше добро. Пресеки!