Батюшков не болен

На Искии Батюшков проживёт весь август и вернётся в город к началу осени. В письмах его по-прежнему много жалоб на здоровье. Но сколько здесь реальной болезни, а сколько психосоматики? Чем больше раскрывается перед ним Италия – богатством истории и красотами природными – тем глубже пустота внутри. На щедрость Италии поэт отвечает тем, что замыкается в себе. Теперь точка его опоры – то, что привязывает к реальности – это собственное здоровье и финансы. По письмам Муравьёвой, в которых он с маниакальной дотошностью инструктирует тётку по поводу денежных переводов – это хорошо видно. К концу года он решит, что неапольский воздух для него вреден, и станет проситься у Штакельберга обратно в Рим. Куда и будет вскоре переведён. Однако в Риме Батюшков тоже не найдёт себе места. Друзьям он пишет всё реже, но нет и почты из России. Отправив Батюшкова в землю обетованную, в Италию его мечты, друзья как будто успокоились на счёт поэта. О нём забыли.

5.

Пока Батюшков в Италии, на литературном небосклоне Европы всё ярче светит звезда Байрона. Насколько мощно влияние его личности и творчества к началу 1820-х – хорошо видно по письму Тургенева к Петру Вяземскому в Варшаву, в котором тот между прочим пересказывает Петру Андреевичу письмо, полученное от Батюшкова из Италии. “Итальянцы, – пишет Тургенев, – как и вы же, висляне и невяне, переводят поэмы Байрона и читают их c жадностию”.

“Байрон говорит им о их славе языком страсти и поэзии”.

“Это сок письма Батюшкова”.

Действительно, четвёртая и последняя глава “Паломничества Чайльд Гарольда”, вышедшая в 1818 году, – итальянская. Перед читателем своего рода поэтическое зеркало, в котором “языком страсти и поэзии” отражается Италия и древняя, и современная. Вот уже несколько лет Байрон совершает паломничество в пространстве и времени этой страны. Аркуа и могила Петрарки, Феррара и Тассо. Венеция. Флоренция. Сотни строк о минувшей славе Рима и беспощадности Времени. О властителях мира и тщете земного величия. Об античной культуре – и о тоске, которая охватывает человека, сознающего недостижимость её идеалов. О силе духа и мысли, которые единственно сопротивляются этой тоске. И о величии Природы, равнодушно наблюдающей за всем этим.

Отзвуки – точнее, отблески – байроновского красноречия мы услышим у Батюшкова ещё в элегии “Тень друга”. Но тогда, в 1814 году, Батюшков мог читать “Паломничество” в Париже или Лондоне лишь в отрывках на французском.

К 1820 году за творчеством Байрона следит уже вся просвещённая Европа.

Для каждого из крупных поэтов Италия – творческий вызов. В этом смысле Байрон, пожалуй, самый “отзывчивый” из писателей. Италия даёт ему не только материал для поэтического размышления. Он заимствует форму, интонацию. Его “Беппо” и “Дон Жуан” написаны “ариостовскими” октавами, а саркастический тон подслушан у Пьетро Буратти, зло и точно насмехавшегося над местными властями и нравами в своих “народных” сатирах. В “Беппо” и “Дон Жуане” Байрон будет высмеивать венецианские и английские нравы схожим образом.

Эхо этой интонации чуть позже зазвучит у Пушкина в “Онегине”, но Батюшков? Кроме шести антологических стихотворений из цикла “Подражания древним” – кроме трёх маленьких шедевров (“Ты просыпаешься, о Байя, из гробницы”, “Есть наслаждение и в дикости лесов” и “Подражание Ариосту”) – от “итальянского” Константина Николаевича ничего не останется. Среди поэтов он поставит как бы антирекорд. В Италии он напишет очерки о неаполитанских древностях, но мы можем только с горечью фантазировать, какими были батюшковские “Образы Италии”. То же относится к “Божественной комедии”. В октябре 1821 года Вяземский сообщает Тургеневу, что Батюшков “…переводит Данта и напечатает его под чужим именем” – но переводы эти не дойдут до нас тоже; и “Очерки”, и “Божественную комедию” Батюшков сожжёт в минуту депрессии.

Казалось бы – фиаско, катастрофа.

Но: и да, и нет.