Базаров порезал палец. Как говорить и молчать о любви

Его душит своею горячей шерстью маленькое, упитанное животное, вроде полевого зверька… Это животное, взмокая пóтом от усилия и жадности, залезло спящему в рот, в горло, стараясь пробраться цепкими лапками в самую середину его души, чтобы сжечь его дыхание. Задохнувшись во сне, Фирсов хотел вскрикнуть, побежать, но зверек самостоятельно вырвался из него, слепой, жалкий, сам напуганный и дрожащий, и скрылся в темноте своей ночи.

Ф.Ж. Представьте солнечный летний день, мальчик лет двенадцати в кепке с маленьким пропеллером, надетой козырьком назад, бесстрашно мчит на велосипеде. Он смеется, радуется жизни, сердце его бьется, адреналин кипит в крови, но тут мальчик падает и ломает руку. Теперь он может пойти к врачу и наложить гипс, а может ждать, сквозь слезы и боль, когда она срастется сама. Может прийти к маме, которая поцелует, будет за ним ухаживать, включать мультики и готовить большие бутерброды с маслом и вареньем. А может ничего ей не сказать и терпеть… Рука срастется неправильно, будет ограничена в движениях, часто станет болеть и ныть.

Спустя много времени мальчику по-прежнему будет страшно садиться на велосипед – он станет бояться, что снова может упасть.

Теперь давайте поменяем историю с велосипедом на более мрачный контекст и вместо сломанной руки скажем: сломанная психика или сломанная душа. Трещина в душе – это и есть травма. Герой рассказа Платонова, Никита, прошел через войну, ему снятся кошмары, и он живет «будто впервые». Платонов нам прямо говорит о том, что Никите предстоит заново научиться жить и найти себе какой-то новый смысл.

Б.П. Ты рассказываешь теоретически, а я ведь ломал руку взаправду. У меня был друг, Женька Климов, одноклассник, и мы с ним в возрасте тринадцати лет решили для здоровья бегать трусцой. У Женьки прядь длинных волос закрывала один глаз. Я бегал в плаще и ботинках-гриндерсах. Со стороны мы были больше похожи на сатанистов, чем на спортсменов. Бегали не на стадионе почему-то, а между домов, и курили.

Делали мы это утром, до школы, и уже на второй пробежке я заснул. До этого случая (и после) я засыпал во многих неподходящих местах, но на бегу – никогда. И вот результат – двойной перелом со смещением.

Я упал, рука хрустнула. Женька, услышавший это, остановился, помог вытянуть руку из плаща, мы расстегнули рукав рубашки. Мимо проходила женщина.

– Сломал, что ли? – спросила она.

– Кажется, да, – ответил я.

Она подошла ближе, достала из сумки носовой платок и начала его рвать.

– Наломай веток, – сказала женщина Климову и показала на лысенький кустик.

Климов не отломал, а скорее открутил самую толстую ветку, подал женщине, та приложила ее к перелому и примотала лоскутами платка.

– Шина, – объяснила она. – А теперь беги к родителям и вызывай «скорую».

Женька побежал, женщина накинула мне на плечи плащ, достала из сумки газету, отдала ее мне и ушла. А я остался сидеть, придерживая сломанную руку, на газете холодным утром 2 сентября 1995 года.

Подъехала «скорая», меня отвезли в больницу, где наложили гипс и оставили на полмесяца. Родителей в палату не пускали, зато в больнице я нашел себе товарища. Он на спор перепрыгивал с одного гаража-ракушки на другой и, не допрыгнув, сломал сразу обе руки. Мы лежали в разных палатах и встречались в коридоре каждый день.

– Ну как, старик? – говорил я.

– Никогда не было лучше! – говорил он. – А ты?

– Потрясающе!

– Чешется?

– Чертовски чешется. Всю ночь.

– Используй линейку, – советовал он.

– Спасибо, я пользуюсь спицей.

И вместе мы прохаживались взад-вперед по отделению травматологии.

– Знаешь, – говорил он, – я, пожалуй, завяжу с этими гаражами. Ерунда какая-то. Я мотоцикл хочу.

– А я, – говорю, – с этими утренними пробежками, пожалуй, тоже завяжу. Во-первых, скучно. А во-вторых, никакого от них здоровья.

Больше я никогда не бегал по утрам. Но рассказываю я все это для того, чтобы сказать о главном страхе всех загипсованных пациентов детского отделения травматологии. Все до смерти боялись, что их рука или нога срастутся неправильно и тогда придется ее ломать заново. Старшие рассказывали об этом часто и с притворным хладнокровием, младшие при словах «ломать заново» бледнели. Я хорошо помню этот страх. Вероятно, люди со «сломанной душой» часто боятся даже думать о лечении – как бы врач не сказал: «Надо ломать заново».