Бажов

Александров. ‹…› Драматургия в этой вещи слаба. Когда говорят, что кто-то плохо играет, то я не могу с этим согласиться, так как здесь никто ничего играть не может. Здесь всё очень трудно для актёра. Поэтому, с моей точки зрения, здесь сделан максимум того, что можно было сделать, в том числе и со стороны режиссёра, в таких трудных драматургических условиях. Я соглашусь, что у Макаровой самая трудная роль, но она сыграла её хорошо, хотя у неё была одна возможность, как говорили – появляться и исчезать.

Пырьев. И переодеваться!

Хренников. Если говорить о Макаровой, которая играет блестяще, даже в тех возможностях, которые ей были предоставлены, с колоссальным обаянием, с настоящим искусством актёрским…

Пырьев. Мне кажется, что игра актёров, особенно молодых ребят – Дружникова и Деревщиковой, и даже игра Макаровой очень однотонная, чуточку меланхоличная. Всё это чуточку меланхолично. Правда, все эти люди жили в тяжёлое время, на них слишком уж лежит печать этой печали, она – во всей их жизни, даже тогда, когда они как будто бы и радуются. И вот, эта печаль, эта меланхоличность лежит на всём поведении актёров. Других красок нет»[385].

Вот так! Давайте порассуждаем. Налицо, по мнению профессионалов-кинематографистов, слабая драматургия, то есть речь о проблемах в построении системы поступков героев, в развитии событийного ряда, столкновения интересов, противоречий, борьбы страстей, но совсем не в плоскости актёрских решений. О противоречивом образе мы читаем только у автора. Поэтому неудивительно, что после такого панегирика, хора славословий исполнение Макаровой было признано знаковым.

Волшебница в исполнении Макаровой возникает и исчезает, меняет уборы, водит Данилу по своим подземным садам и дворцам. Она всевластна, ей не с чем бороться, разве что с нелюбовью Данилы – казалось бы, что же играть актрисе? Но тонкий вкус и подлинное мастерство выдающейся актрисы спасает образ. Своеобразная напевность северной русской речи, законченность и ясность скупого жеста, большая сила, убеждённость, внутренняя сдержанная страстность актрисы делают образ Хозяйки Медной горы лучшим в фильме.

Вот уже 77 лет непоколебимы и зрительская оценка, и впечатление мастеров искусства. С актрисы брали пример, работая над ролью, лепили скульптуры Хозяйки именно с образа, созданного Макаровой, на него ориентируются и сегодня мастера кино и сцены.

Фильм Птушко сыграл, на мой взгляд, роль триггера в процессе визуализации сказовых образов. Он вызвал поток новых визуальных интерпретаций бажовского творчества. Показательно, что самое известное изображение Хозяйки Медной горы – скульптура работы «королевы фарфора» Асты Бржезицкой – представляет собой буквальную «цитату» из фильма.

Самые известные актёры картины – Михаил Яншин и Тамара Макарова, Владимир Дружников, ставший открытием для зрителей и кинематографистов после роли Григория Незнамова в фильме «Без вины виноватые», а также Екатерина Деревщикова, запомнившаяся ролью Ленки в фильме «Тимур и его команда»! Все остальные – если не дебютанты, то уж, во всяком случае, актёры, в творческом активе которых не было знаковых фильмов.

Непременно хочу упомянуть Виталия Кравченко, человека с изломанной, очень несчастливой судьбой, а ведь он внук двух великих революционеров – Каменева и Троцкого (он снялся в фильме в небольшой роли юного Данилки), сын иконы немого кино Галины Кравченко. Эхо репрессий застигло его на самом излёте сталинского правления, но зацепило крепко, настолько, что творческого полёта в его жизни больше не будет, да и сама жизнь оборвётся до обидного рано.

Ещё в процессе съёмок многие иронизировали, сомневались: сможет ли вчерашний мультипликатор, «ремесленник» Птушко вытянуть сложный философский сюжет, заложенный в сути сказа? Такими мыслями с Бажовым поделился его друг, писатель Евгений Пермяк:

«Вы вот назвали Птушко ремесленником. Это неправда. Он – художник-новатор, и очень увлекающийся. Другое дело, какого жанра, и можно ли было поручать ему руководство картиной типа „Каменный цветок“. Человек возился с раскрашенными куклами, больше всего его увлекла кинематографическая техника, как делать чудеса при помощи оловянной бумаги и специально перекрученных электрических лампочек. В этом поэтика, и приходится признать, что в картине он это применил блестяще. Всё-таки ведь это только трёхцветка, и немало творческих усилий, изобретательности и вновь придуманного потребовалось, чтоб даже искушённый зритель сказал: „Это лучше американского“. От поэта кинематографической техники нельзя, конечно, требовать, чтоб он занялся снимками натуры. Это противоречило бы его сущности и не дало бы ничего путного. Вот что шкатулка сделана так, что её нельзя показать первым планом – это его вина, которую, впрочем, легко переложить на художников: не дотянули, не смогли, как и цветок. А можно ли их обвинять – опять вопрос. Ведь это же мальчики, только что начинающие работу. Почему же им, а не кому-нибудь другому поручили работу, которая требует от художника не только таланта, но и большого житейского опыта…»