Базис. Украина и геополитика

Но в то же время из-за независимости и самостоятельности женщин (если не брать во внимание факторов войны) в СССР было много матерей-одиночек. Множество знакомых, даже из моего старого советского двора в Луцке, могут назвать себя детьми матерей-одиночек. У меня самого не было отца, и в нашем дворе было немало таких семей. Прежде всего, главная причина коренилась в том, что женщины могли жить, содержать и воспитывать своих детей отдельно и самостоятельно. Да, им было тяжело, но фактор самостоятельности и самодостаточности перевешивал это «тяжело». Обычно матери-одиночки жили в однокомнатных, максимум в двухкомнатных квартирах или с родителями, например, как моя мама. Еще весомым фактором, который позволял так жить матерям-одиночкам, была стабильность. Длительная стабильность на годы вперед. Обязательное трудоустройство (государство обязано было предоставить работу, близкую специальности и образованию), годами стабильная зарплата, бесплатная школа, садик, высшее образование, оплачиваемый отпуск и символическая плата за детский отдых летом, санаторий, бесплатная медицина – всё это позволяло женщине жить независимо от мужчины и самостоятельно воспитывать ребенка или двух. Сегодня это большая редкость, когда женщина без мужской помощи, без каких-либо наследств и богатств самостоятельно может содержать себя и воспитывать ребенка. Нынче это намного сложнее, потому как везде и за всё надо платить, а источники доходов и расходная часть могут непредсказуемо и кардинально меняться. Сегодняшняя мать-одиночка живет в намного более глубоком стрессе, чем при СССР, и ее существование зависит во многом от того, есть ли у нее тот, кто поможет, а обычно это мужчина или родители.

В любом случае, несмотря на историю, женщины оставались женщинами. Желание быть привлекательной, сексуальной, семейной, с детьми, хозяйкой, «хранительницей очага» всё равно преобладало над пропагандой общественной активистки, товарища и труженицы. Даже моя бабушка, впитавшая всю сталинскую пропаганду общественно-социалистической направленности жизни и во многом поддерживающая ее, когда касалось ее личного, одежды, питания, удобств исподволь всё равно выдвигала личное, индивидуальное над общественным. Заложенное природой всегда сильнее, чем идеологическое. Поэтому, когда идеология отходит от естественного слишком далеко, как, например с коммунизмом, она превращается в утопию.

Из чисто женского я больше всего помню посещения с мамой парикмахера. Химзавивки в СССР в 1970-х были в моде и осуществлялись в специальных аппаратах-колпаках, которые стояли во всех парикмахерских. Большие парикмахерские напоминали конвейерные цеха, где такие аппараты стояли рядами по 5-10 штук. Даже когда химзавивки вышли из моды, аппараты стояли во всех парикмахерских. Некоторые парикмахеры, обычно солидные с большой практикой пенсионеры, стригли дома. И что меня поразило тогда, так это комната в квартире, оборудованная полностью как в парикмахерской. Парикмахером была подружка моей бабушки, и она, будучи на пенсии, стригла дома. Мама и бабушка старались прически делать у нее. Она была отличным мастером и продолжала работать, хотя ее сын занимал должность начальника отдела кадров в управлении КГБ области. Обычно это была не просто модельная стрижка, она скорее напоминала сегодняшний поход в салон с единственной оговоркой: отношения между мастером и клиентом были дружескими, а не наемными. Кроме прически, кофе и журналов, они еще о чем-то оживленно болтали, что наводило на меня скуку, если в это время не показывали по телевизору ничего занимательного. Прическа делалась часа два-три, и к завершению это меня приводило в бешенство, поэтому я старался всячески избегать посещения парикмахерских с женщинами. Насколько я помню, модельная стрижка стоила рублей пять. В обычной государственной парикмахерской можно было сделать стрижку и за рубль пятьдесят, завивка на бигуди с сушкой стоила 80 копеек, а маникюр 40 копеек. Но там всегда была очередь. А хорошего мастера благодарили дополнительно какой-нибудь шоколадкой, конфетами или «презентом».

Другое дело было стричься с дедом. Он ходил раз в две недели в обычную парикмахерскую через дорогу, к одному и тому же мастеру годами на «польку» или «канадку» за 40 копеек. В конце обязательно очень обильно душили одеколоном (для дезинфекции, как говорил мой дед), нажимая на большую приставную к флакону резиновую грушку, похожую на клизму. Нас стригли быстро и без очереди (дед созванивался заранее), потому как обычно на мужскую стрижку к профессионалу, а не к стажеру (парикмахерская «учкомбината») была очередь человек пять. Стригла женщина низкого роста, которой во время стрижки приходилось постоянно работать руками чуть ли не выше своей головы. Это меня удивляло, и я не мог понять, как она могла отрабатывать целый день с поднятыми руками, работающими ножницами и машинкой. В мужских парикмахерских, в отличие от женского зала, головы не мыли, поэтому после парикмахерской обычно шли домой мыть голову.