Бедлам как Вифлеем. Беседы любителей русского слова

Перед Мандельштамом трехмерный мир культурных ценностей, дознаваться, доискиваться до изнанок незачем – все уже опознано и окрещено словом. <…>

Мандельштам работает в литературе, как на монетном дворе. Он подводит к грудам вещей и дает им в слове «денежный эквивалент», приводит материальные ценности, громоздкие, занимающие площадь, к удобной монетной аббревиатуре. Образы его «монетны» – в этом их суть. <…>

Существо мандельштамовского письма – «историософичность»: быт у Мандельштама не как этнография вне места, времени, а как факт истории с точной датой, с точным стилем. Своеобразным методам «родовой», историографической фиксации бытовых фактов, быть может суждена немалая влиятельность.

Разница со стихами разве что в том, что в стихах сами эти культурные знаки суть содержание, сам текст в его самовитом слове, а в прозе конкретный быт берется в его культурной проекции, соотносится с культурным контекстом.

И. Т.: А мы не запутаем наших слушателей-читателей такими сложными сопоставлениями? Что тут первично, что вторично у Мандельштама?

Б. П.: Ну хорошо, давайте возьмем еще один пример, довольно простой: стихотворение Мандельштама «Домби и сын»:

Когда, пронзительнее свиста,
Я слышу áнглийский язык —
Я вижу Оливера Твиста
Над кипами конторских книг.
У Чарльза Диккенса спросите,
Что было в Лондоне тогда:
Контора Домби в старом Сити
И Темзы желтая вода…
Дожди и слезы. Белокурый
И нежный мальчик Домби-сын.
Веселых клерков каламбуры
Не понимает он один.
В конторе сломанные стулья,
На шиллинги и пенсы счет;
Как пчелы, вылетев из улья,
Роятся цифры круглый год.
А грязных адвокатов жало
Работает в табачной мгле —
И вот, как старая мочала,
Банкрот качается в петле.
На стороне врагов законы:
Ему нельзя ничем помочь!
И клетчатые панталоны,
Рыдая, обнимает дочь.

Вот как объясняет это стихотворение, демонстрируя на нем излюбленные приемы Мандельштама, М. Л. Гаспаров: