Бедлам как Вифлеем. Беседы любителей русского слова

По дому, закинув голову, ходил Осип Мандельштам. Он пишет стихи на людях. Читает строку за строкой днями. Стихи рождаются тяжелыми. Каждая строка отдельно. И кажется все это почти шуткой, так нагружено все собственными именами и славянизмами. Так, как будто писал Кузьма Прутков. Это стихи, написанные на границе смешного.

Возьми на радость из моих ладоней
Немного солнца и немного меда,
Как нам велели пчелы Персефоны.
Не отвязать неприкрепленной лодки,
Не услыхать в меха обутой тени,
Не превозмочь в дремучей жизни страха.
Нам остаются только поцелуи,
Мохнатые, как маленькие пчелы,
Что умирают, вылетев из улья.

Осип Мандельштам пасся, как овца, по дому, скитался по комнатам, как Гомер.

Человек он в разговоре чрезвычайно умный. Покойный Хлебников назвал его «мраморная муха». Ахматова говорит про него, что он величайший поэт.

Мандельштам истерически любит сладкое. Живя в очень трудных условиях, без сапог, в холоде, он умудрялся оставаться избалованным.

Его какая-то женская распущенность и птичье легкомыслие были не лишены системы. У него настоящая повадка художника, а художник и лжет для того, чтобы быть свободным в единственном своем деле, – как обезьяна, которая, по словам индусов, не разговаривает, чтобы ее не заставили работать.

Самые важные здесь слова – о том, что всякая строчка отдельно. То есть – не ищите связного смысла, мифа о пчелах Персефоны, претворяющих мед в солнце, – нет такого мифа.

Это закон: все равно, какие слова говорить и ставить, важно, чтоб они выразительно звучали. Стихи – не учебник истории или даже литературы. Бродский пишет Парменид вместо Гераклита, и стихи от этого хуже не становятся. Стихи существуют помимо общеобязательного смысла. Никогда не ищите в них информации, тем паче – мировоззрения поэта или его мнений об отдельных предметах и событиях. Поэты не так и не о том пишут. Если же начинают высказывать мнения, то получается Евтушенко, променявший свой поэтический дар на любовь либеральной интеллигенции.

И. Т.: А можно ли сказать, что стихотворение Бродского «На независимость Украины» не выражает его мнения?

Б. П.: Можно и должно! Это не политика, а сплошь литература. Это Бродский перекликается с Пушкиным, с его «Клеветникам России». Так же, как в стихах «На смерть Жукова» идет перекличка с Державиным, с его «Снигирем», написанным на смерть Суворова.

Мораль: когда читаешь стихи, не следует думать об Украине.

Бродскому было наплевать на любовь либеральной интеллигенции.

И. Т.: Любопытно, Борис Михайлович, что в этих словах Шкловского о Мандельштаме опять овца появляется.

Б. П.: Да, недолго ему оставалось бродить по комнатам и даже по полям.

Еще не умер ты. Еще ты не один,
Покуда с нищенкой-подругой
Ты наслаждаешься величием равнин,
И мглой, и холодом, и вьюгой.

Мандельштам говорил: только в России к поэзии относятся серьезно – за нее убивают. Сам подвел итог теме жертвоприношения.

Я помню, какое потрясающее впечатление произвели эти строки – о наслаждении мглой и холодом и вьюгой, когда они попались нам в американском издании Мандельштама (ходило такое по рукам уже в конце шестидесятых годов). Потом мы узнали слова Мандельштама жене: хорошо все, что жизнь.

А сказаны они были вот по какому поводу. У Мандельштама есть стихотворение «День стоял о пяти головах…», и в нем такие строчки:

Чтобы Пушкина чудный товар не пошел по рукам
дармоедов,
Грамотеет в шинелях с наганами племя
пушкиноведов —
Молодые любители белозубых стишков.